Дикие питомцы

Какое-то время я молчу. Но он на меня не смотрит, поэтому я отвечаю – если хочешь.

Он вдруг замечает на столе мои наушники и начинает распутывать провод. Что ты с ними такое делаешь?

Мне хочется облизать его пальцы. Ой, отвечаю. Сама не знаю.

Эзра на секунду отвлекается от развязывания узелка и поднимает на меня глаза. Даже не представляю, о чем ты сейчас думаешь.

Ну, отзываюсь я, черепа вроде для того и придуманы, разве нет? Они ведь не стеклянные.

Мы не сходимся во мнениях по поводу «Лимонада». Я отстаиваю свою точку зрения: учитывая, что Бейонсе и Джей-Зи женаты, этот альбом – дитя их любви.

Эзра же скептически замечает – не забывай, что у «Hold Up» 15 разных авторов и три продюсера. Это уж никак не любовное послание.

Разве одно исключает другое? – скромно замечаю я.

Это просто деловое партнерство. Лейбл Джея-Зи «Тайдл» получил эксклюзивные права на трансляцию композиции в сети. Они залили альбом в Спотифай, в Эппл Мьюзик, во все остальные сервисы и срубили двойную прибыль.

Прекрасно. Если он хочет делать вид, что мы нормальные люди, – замечательно. Эзра Манро и Айрис Джоунс встретились… чего ради? Поесть креветочных чипсов? Потрындеть после долгой разлуки? Эзра отдает мне наушники. Узел он так и не развязал, просто сдвинул чуть ниже по проводу. Я сую их в сумку.

Как у тебя с Лукасом?

Да все так же. Сейчас не очень, потому что парни никак не могут договориться, кто сочинил переход. Все упирается в роялти. Не хочу тебя этим грузить.

Ты меня вовсе не грузишь.

Ну, по крайней мере мой адвокат – парень дельный. Я ему доверяю. И не будем отрицать, что я в самом выгодном положении. Я – единственный, без кого им не обойтись. И они это прекрасно знают.

Я поднимаю корзинку, чтобы в нее насыпали еще чипсов, но слишком быстро отдергиваю руку, и на меня обрушивается креветочный дождь. Думаю о частичках пыли и стекла, которые попадают в легкие к работникам фабрик и постепенно их убивают.

Значит, ты завел себе адвоката? Как все серьезно! Это чтобы составлять контракты?

Типа того. К тому же в сложившейся ситуации это самое разумное решение.

В сложившейся ситуации, повторяю я.

Эзра смущается. У меня не получается его не дразнить. Мы начинаем обсуждать #MeToo. Я рассказываю ему о радикальной эмпатии, и от его любопытства мне не по себе. Когда я упоминаю, как меня поразило то, что для многих мужчин рассказанные девушками истории стали шоком, он презрительно фыркает.

Чушь это, будто мужчины были не в курсе. Все мы знаем.

Да?

Видишь ли, одно дело понимать, что поступаешь неправильно, а другое – бояться нарваться на наказание. Ты бы, например, ограбила банк, если бы точно знала, что тебя не поймают?

Вздрогнув, я бормочу, наверное, да. То есть ты хочешь сказать, что дело не в общественном порицании?

Эзре кажется, что я его критикую, и это его слегка удивляет. Он смотрит на меня расфокусированным взглядом, и я понимаю, что это значит.

Ладно, произношу я, лихорадочно думая «рано, рано». Так что ты делаешь завтра после концерта?

Он все смотрит на мои губы. Потом откашливается и сообщает, что отправляется на ретрит.

Вау. Это где все целыми днями хором поют или…

Нет, спокойно отвечает он. Это распространенное заблуждение. На самом деле на ретрите нельзя говорить. Он необходим, чтобы почувствовать, что живешь в моменте. Ни дедукции, ни индукции – чистый опыт. Может, тебе бы это мало что дало, ты ведь и так познала дзен. В смысле, твоя логика в определенном смысле прямо противоположна рассудочным выкладкам. Но мне будет полезно на время отключить мозг.

Он все говорит, говорит и словно меня гипнотизирует. Я не могу оторвать взгляда от его рук. У него новое кольцо – серебряное, с черным камнем. На шее тоненькая цепочка с мандалой, которая покачивается, когда он разговаривает. Конечно, продолжает он, всегда есть опасность, что зациклишься на самоанализе и так и не придешь к самоощущению, но в конце концов главное – это сострадание.

Тут я начинаю смеяться, и он растерянно спрашивает – что?

Помнишь метроном? – спрашиваю я. Эзра как-то сказал, что нам так сложно понять друг друга, потому что мы живем в разных ритмах. И на двадцать первый день рождения подарил мне метроном. Смотри, вот ты – сказал он и тронул маятник. Тот затикал – тик-тик-тик. Эзра остановил его пальцем и добавил – а вот я. Он снова отпустил маятник, и тот затикал куда медленнее.

А это точно был я? – неуверенно спрашивает Эзра, хотя рассказанная мной история ему явно нравится.

Ему кажется, что я все это выдумала. Но я-то точно помню, что на шее у него в тот день был красный шарф и что от него пахло карандашной стружкой.

Чему еще ты научился у дзена, кроме сочувствия? Слышу в собственном голосе едкие нотки и пытаюсь не давать воли злости. Просто, как по мне, это все какая-то антистрасть, антиаппетит. «Анти-я» я не добавляю.

Оказывается, он ходил к гуру, и та спросила – как будет звучать хлопок одной ладонью. И вот он уже несколько месяцев думает над этим вопросом.