Дикие питомцы

Небо над нашими головами совершенно серое и, кажется, вот-вот написает на землю.

Да она же здешняя, возражает Нэнси. Давай-ка, забирайся под зонтик.

Пытаюсь шагать с ними в ногу, но, чтобы уместиться под зонтом, мне приходится сложиться чуть ли не вдвое. Пару минут я старательно горблюсь, а потом просто из-под него вылезаю.

Может, лучше тебе его взять? Ты же из нас самая высокая, замечает Нэнси.

Верно, отзывается Пирс. А я тогда покажу дорогу, договорились?

Он устремляется вниз по улице к горящей впереди вывеске какого-то ресторана.

Он пригласил нас поужинать, сообщает мне Нэнси, нехотя прибавляя шаг. В ресторанах он иногда довольно странно себя ведет, не обращай внимания.

Грубит официантам или…

Девушки, не хочу вас торопить, оборачивается к нам Пирс, но столик заказан на семь.

Ресторан, в который привел нас Пирс, называется «Окровавленное сердце».

Мы подходим к столику, он выворачивает пиджак и вешает его на спинку стула. Нэнси тут же, как завороженная, принимается гладить шелковую подкладку.

Рассматриваю низкие потолки, бордовые стены и панели из темного дерева. На равном расстоянии друг от друга развешаны наброски в толстых черных рамках. Поодаль виднеется черный камин, который явно никогда не топили. Между столиками быстро, как ртуть, снуют официанты.

Нам приносят хлеб, масло и маленькую плошку малдонской соли. Нэнси макает в масло мякиш, потом солит его и улыбается мне. Пирс многозначительно кашляет и постукивает по ее руке серебряной ложечкой, которую принесли вместе с солонкой.

Не понимаю, почему считается, что лезть в солонку пальцами некрасиво, говорю я. Элизабет Дэвид. Она считала, что для соли ложечки не нужны.

Пирс с секунду меряет меня взглядом, а потом опускает ложечку обратно в солонку.

Купер написал прекрасную биографию Дэвид, я с удовольствием прочел, говорит он. Хотя все эти ее деликатесы, как по мне, немного безвкусны. А ты читала?

Пока не добралась.

Она вышла в 2011-м.

Пытаюсь разглядеть в Пирсе то, что видит в нем Нэнси. У него чистые, аккуратно подстриженные ногти. Приятный тембр голоса. А говорит он так, что прямо заслушаешься, если только по непонятной причине внезапно не ополчается против тебя. К нам подходит официант. Пирс отдает ему меню и заказывает фуа-гра, тартар из говядины и гравлакс. Потом Нэнси тычет его пальцем под ребра, и он просит принести еще жаренных на гриле лангустинов. У них оказываются очень колкие головки и лапки.

Прямо сороконожки, замечает Нэнси, берет одного и «ведет» ее к Пирсу через стол.

Пожалуйста, не балуйся, одергивает он.

Мы с Нэнси выпиваем на двоих бутылку вина, а Пирс потягивает из хрустального бокала ревеневую настойку. Когда он делает глоток, вмятинка над его верхней губой становится еще заметнее.

Из-за куполообразного потолка все разговоры эхом разносятся по залу, и расслышать что-нибудь за гулом чужих жизней довольно проблематично. Я смотрю, как шевелятся губы Пирса, и пытаюсь додумать, что он такое мог сказать. Он откидывается на спинку стула и томно ковыряет фуа-гра неправильной вилкой. А потом срезает хрустящую корочку с тоста.

Я спрашиваю, как продвигается его монография о Набокове, а он сурово смотрит на Нэнси, словно та разболтала мне страшную тайну.

Можно подумать, мне так уж интересно. Хочется крикнуть ему – ой, да я даже твой телефон знаю и то, что ты выкрикиваешь имя своей матери.

Правильно говорить «На-бо-ков», поправляет он меня.

Потом доедает свой паштет и разглаживает салфетку на коленях.

Вообще-то я сейчас пишу большую статью о перформативном мазохизме Ланы Дель Рэй, изрекает он. Меня очень занимает то, что девушки – ах, простите, дамы вашего поколения – фетишизируют определенный вид…

Секса?

Меня немного повело. Пила я больше, чем ела.

Пирс отправляет в рот кусочек окровавленного мяса и запивает его божоле. Нэнси не рассказывала тебе о небольшой беседе в «Сохо-Хаузе», на которой мы недавно присутствовали?

Рот у меня набит лососем, и я очень стараюсь не блевануть. Огромные розовые куски сырой рыбы. Когда «Ленивые клинки» подписали свой первый контракт, Долли водила нас в «Сохо-Хауз», и у Эзры дыхание перехватило, когда он увидел, во что я одета. Как нас тянуло друг к другу в тот вечер, хоть денег у нас и на один коктейль на двоих не хватало.

Правильно говорить «В Сохо-Хауз», поправляю я.

Нэнси пинает меня под столом.

О, отзывается Пирс и, козыряя своим мастерством, отрывает лепесток артишока. А ты, значит, состоишь в клубе?

Потом он макает лепесток в масло и говорит Нэнси – открой ротик пошире. Она отпихивает его руку.

Вообще-то да, отвечаю я.

Для меня он немного слишком столичный, продолжает Пирс и съедает лепесток сам. Но временами там попадается кое-что интересное.

А я его обожаю, заявляет Нэнси. Как-то украла из их туалета полотенце. С монограммой!

Пирс с измученным видом прикрывает глаза. Мне хочется сжать Нэнси руку.

Официант зажигает свечи в стоящем на пианино подсвечнике. Я слежу глазами за скатывающимися капельками воска, и Нэнси сначала видит мое лицо, а потом уже слышит голос певца.