Дикие питомцы

Мы с Нэнси выписываем балетные па в переулке. Пирс, ругаясь себе под нос, ушел далеко вперед.

Разворот! – командую я. Арабеск! Ассембле!

По дороге в Примроуз-Хилл, где живет Пирс, мы останавливаемся возле маленького магазинчика. Пирс отказывается заходить в него, остается на улице и наблюдает за нами через окно.

Нэнси покупает шаурму. А я – две порции картофеля с сыром.

Потом мы ковыляем по улице, облизываем пальцы и обсуждаем людей, которых видели вечером. Небо над головой постепенно бледнеет.

Помню, один был похож на крота, говорю я.

Это, наверно, Сэм, отзывается Нэнси. Или Дэвид? Он хорошо танцевал?

А разве мы танцевали?

Ты кружилась, как Роуз в «Титанике», сообщает она.

Да, точно, киваю я.

Ты что, шутишь? Правда, что ли, не помнишь?

Помню, конечно. Просто отвал башки. Я кружилась и кружилась. Как дервиш.

Мысленно перебираю обрывочные воспоминания о последних часах, рассматриваю картинки. Напрягаю память изо всех сил, но всплывает только, как я кружилась, твердила кому-то, что основная проблема в «Касабланке» – это то, что Рику не хватает общения, как у меня свело живот, когда заиграл Джонни Кэш, и как пол ринулся мне навстречу, когда я потеряла равновесие.

Стоило нам выйти из паба, как Пирс снова принялся нас сторониться и поглядывать свысока. А я считаю, если меня презирают, пускай уж это будет заслуженно. Шагает он, однако, весело и постукивает по тротуару блестящим кончиком зонта. Мы останавливаемся у входной двери, и тут он оборачивается, смотрит на Нэнси очень строго.

И спрашивает – голубка, ты помнишь правила?

Гадаю, не втянут ли меня сейчас в какую-то извращенскую секс-игру. Эта мысль не вызывает у меня ни возбуждения, ни отвращения. Мне жутко скучно. И я знаю, что, как только опьянение спадет, мне снова станет паршиво.

Пожалуйста, просит Нэнси. Только один раз.

У меня от ее по-детски жалобного тона зубы сводит, к тому же на Пирса он все равно не действует. Он не сводит с нее глаз, пока она не закрывает пластиковый контейнер и не выбрасывает его в урну.

Тогда Пирс переводит взгляд на меня, а я начинаю демонстративно пихать в рот картошку и наматывать на пальцы полоски расплавленного сыра. Прекращать я не собираюсь, и, осознав это, он тяжко вздыхает и начинает звенеть ключами в темноте.

Нэнси украдкой стягивает у меня немного сыра.

Великолепный вечер, говорит она. Но Пирс злится только сильнее. Кстати, заметила, что ты становишься все больше похожа на меня?

Мы входим. Пирс коротко кивает – что, очевидно, должно означать «спокойной ночи» – и устремляется вверх по лестнице. Я включаю воду, наполняю кружку для Нэнси, а потом стакан для себя. На полу в кухне лежат полосы лунного света. Я замираю в одной из них и смотрю, как в стакане оседает пыль. Жаль, что вода тут не такая, как идет из крана в Нью-Йорке. Там она теплее, и ее проще проглотить, не почувствовав вкуса. А здесь я взвинчена, и вода тоже кажется живой.

Судя по дизайну квартиры, Пирс годами изучал, как обставлены дома интеллигенции в Северном Лондоне. Но чувствуется тут и, как выразилась бы Тесс, легкий налет родных графств: на спинку черного кожаного дивана наброшена меховая накидка от «Уайт Компани», в вазе стоит букетик голубых шелковых цветов. Должно быть, мать Пирса «спасла» их из святилища его детской. Я сажусь на диван-кровать, и матрас подо мной проседает. В ногах лежит стопка постельного белья в цветочек, от которой попахивает затхлостью. Оглядываюсь в поисках сумочки, хочу принять еще одну таблетку клоназепама. О том, чтобы лечь спать, и думать нечего. Взгляд мечется с одной яркой вещи на другую – красная сумочка Нэнси, стелящиеся по полу края зеленых бархатных занавесок.

Не ложись пока, говорю я, дергая Нэнси за руку. Побудь со мной. Мне страшно.

Она опирается коленом о диван и смотрит на мою руку.

Это те, с клубничным вкусом? А можно и мне одну?

Голубка! – зовет Нэнси Пирс со второго этажа.

Не хочу, чтобы вечер заканчивался. Вытряхиваю из пузырька маленькую розовую таблетку, даю ее Нэнси, а еще одну глотаю сама. Мне они нужны сильнее – я вся искрюсь от статического электричества. А в таком настроении я опасна. Пирс снова зовет Нэнси, и она с трудом выпрямляется.

А потом говорит – ужасно несправедливо.

Какая она красивая, когда босиком.

Услышав, как за ней захлопнулась дверь, я принимаю зопиклон и обещаю себе, что, когда открою глаза, уже настанет утро. Но меня со всех сторон окружают звуки, кажется, будто кто-то ходит в толще стен. Если Нэнси с Пирсом и занимаются сейчас сексом, мне отсюда ничего не разобрать. Затаив дыхание, прислушиваюсь к шорохам. Интересно, какие звуки они при этом издают? Почему-то кажется, что это должно быть похоже на падающее с веревок мокрое белье.