Дикие сердцем

— Спасибо за то, что спасли меня. Я поступила необдуманно, последовав за Вернером в эту западню.

— Думаю, что вы были в абсолютной безопасности. Вернер всего лишь романтично настроенный мальчишка. Вот его мать — совсем другое дело.

— Обычно я вступаюсь за матерей, которые попадают под огонь критики, но мне совсем не хочется защищать баронессу.

Вер улыбнулся и посмотрел по сторонам.

— Когда-то здесь был превосходный винный погреб. Вам повезло — я только сегодня утром обнаружил этот лифт.

— Дом очень изменился с тех пор, как вы его покинули? — спросила я, испытывая некоторое волнение.

Нечто в облике Вера говорило, что он не любит праздных вопросов.

— Почти не изменился, — Вер, хмурясь, уставился в пол.

Наступила тишина. Я уже собиралась предложить ему подняться и присоединиться к другим гостям, как вдруг Вер, не поднимая глаз, сказал:

— Я надеялся на перемены, надеялся… — Вер не закончил фразу. — Очевидно, я ожидал слишком многого. Люди не меняются с возрастом. Наоборот, их недостатки усугубляются. Отец… — Вер вновь замолчал.

Так как по роду своей работы мне довольно часто приходилось выслушивать исповеди, я знала, как можно разговорить молчуна. Теперь я должна была перейти к самому главному. Нельзя было позволить Веру вновь замкнуться.

— Почему ты вернулся домой?

— Ностальгия, — засмеялся Вер. — Банально, не правда ли? Я не был дома целых двенадцать лет. Не было и дня, чтобы я не вспоминал родные места, их особенную красоту. Я видел почти все чудеса света, но ни одно не могло сравниться с Падвеллом. Думаю, что никакие красоты мира не могут сравниться с родиной. Здесь я впервые узнал, что такое надежда, страсть, вера, радость. — Вер взглянул на меня и передернул плечами. — Как глупо, должно быть, звучат мои слова.

— Нет, не глупо. Грустно.

— Грустно? — Вер растерянно улыбнулся, повернулся ко мне спиной и принялся рассматривать портрет Гитлера.

— Ты ведь не собирался возвращаться? — продолжила я, осмелев.

— Когда я покинул Англию, то сказал себе, что не вернусь никогда. Это была та цена, которую я должен был заплатить за боль, причиненную близким. — Вер неожиданно засмеялся. — Гай сказал, что ты рисуешь. Что ты думаешь об этом уродстве?

Мы обсудили зализанную челку, короткий нос и абсурдные усики.

— Ужасно, хотя, вероятно, это и послужило толчком для массового сумасшествия и всего, что за этим последовало, — я указала на крохотные безумные глаза. — Он словно играет на сцене. Пытается избавиться от ненавистного образа маленького, серого, скучного, некрасивого человечка.

— Ты считаешь, что низкая самооценка послужила причиной безумных поступков?

— А что еще остается думать о человеке, который возводил гигантские арены, устраивал грандиозные парады, страдая гигантоманией? Многие полагают, что Гитлер мог гениально манипулировать толпой, но когда я вижу его лицо, то понимаю, что безумная эйфория не имеет ничего общего с расчетливым манипулированием. Он на самом деле верил в то, что говорил. До тех пор, пока не остался наедине с таблеткой цианида.

— Если б только нельзя было так легко обманывать себя!

— В этом случае ты бы вернулся домой гораздо раньше?

Вер обернулся и с удивлением посмотрел мне в глаза.

— Да, именно об этом я и подумал.

— Что же изменило твою точку зрения?

— Не знаю, на самом деле не знаю. Шесть месяцев назад я занимался тем, что высаживал саженцы красного дерева: ровные ряды маленьких деревьев под палящим тропическим солнцем и высоким прозрачно-синим небом. Я думал о величественных дубовых лесах, поросших влажным мхом, о небе Англии, затянутом низкими свинцовыми тучами, — темное грозное небо, которое через мгновение преображается и начинает мягко светиться. Я вспоминал реку, мою реку. Я жаждал увидеть холмы, долину; услышать пение птиц по утрам. Желание вернуться не оставляло меня ни на секунду. Мне понадобилось немало времени, чтобы продать дом, завершить накопившиеся дела и попрощаться с друзьями. Путешествие на ледоколе стало последней попыткой доказать себе, что именно я являюсь хозяином своей судьбы, что я никуда не тороплюсь, ничто меня не гонит. Но все это время единственным моим желанием было… — Вер сделал паузу. — Знаешь, нацистам не помешало бы привлечь тебя на свою сторону. Им не понадобились бы пытки и жестокие допросы. Ты смогла бы разговорить и спартанца, — когда Вер иронизировал, его сходство с Гаем было разительным.

— Спартанцы? Это не те ли спартанцы, которые выражали свои мысли лаконично?

— Спартанцы знамениты содержательной и краткой манерой разговора. Филипп Македонский^[65] угрожал им в послании: «Если я вторгнусь в Лаконию^[66], то разрушу ее до основания». Спартанцы ответили одним словом: «Если». — Веру удалось отвлечь мое внимание. — Кажется, я отнимаю у тебя время. Пора выбираться из этой духовной Голгофы, — голос Вера был почти не отличим от голоса Гая, лишь немного глубже.

— Но мне на самом деле интересно.

— Я слишком много говорил о себе. Ты, должно быть, замерзла, и я тебе наскучил. Воспользуемся лифтом?

— У нас нет выбора — ключи у Вернера в кармане.