Дикие цветы

Он встал и с задумчивым видом отнес стаканы в дом, чтобы приготовить еще по коктейлю. Его заинтересовала идея никогда больше не думать о маме и о том, как он до сих пор по ней скучает, не вспоминать о папе и о его смерти, не гадать, жива ли Дина, в безопасности ли она и счастлива ли (хотя он знал, что счастье невозможно – ведь ее здесь не было), не представлять лицо Дафны, когда она покидала дом на следующее утро. Когда в тот день Тони вернулся в свою спальню, он обнаружил, что Дафна оставила там свое нижнее белье, и знал, что она сделала это намеренно: чтобы ему пришлось от него избавляться, чтобы он думал о ней без белья в течение всего дня. С тех пор он никогда больше не заходил в свою спальню – ни разу, но вот прошло пятнадцать лет, и, стоя уже взрослым мужчиной в темноте кухни-столовой, Тони вдруг понял, что нашел решение, которое пытался отыскать с того самого дня, когда остался один. В его голове закрытая дверь спальни, где они с Дафной занимались сексом в ту самую ночь, когда он потерял Джулию, стала метафорой: а что, если просто выбросить все это из головы и захлопнуть дверь? Почему бы не притвориться, что ничего этого не было, вместо того чтобы испытывать приступы боли, ведущие к непомерной выпивке, омерзительному поведению, забыванию реплик на сцене и невозможности сосредоточиться из-за постоянной дрожи? Что, если просто… утрамбовать все это, как табак в трубке, поджечь и оставить гореть?

Как она сказала? Лучше не вспоминать? Он налил себе и Алтее еще по коктейлю, едва заметно улыбнулся и вернулся на крыльцо.

Алтея с кем-то разговаривала, и он остановился в дверях, наблюдая за тем, как грациозно она развернулась от перил, держась за них молочно-белой рукой так непринужденно, будто находится в собственном доме. Он подался вперед, чтобы разглядеть ее собеседника. Преподобный Гоудж, приютивший его и сопровождавший до того самого момента, как он попал в театр «Сентрал», умер несколько лет назад, его добрая супруга съехала, и в деревне осталось не очень-то много тех, кого он знал. Война разбросала людей, и многие просто не вернулись. Чуть дальше вдоль береговой линии построили отель. Люди начали приезжать сюда на каникулы вместо того, чтобы жить круглый год. Тони понял, что узнал незнакомца. Алтея говорила с Йеном Флетчером.

Флэтчер сильно постарел. Копна торчащих во все стороны непослушных черных волос начала седеть, а в его курчавых, неопрятных бровях проступали белые вкрапления. На лице Йена уже виднелись признаки беспутного образа жизни – в частности, краснота, которой не было заметно раньше. Тони уже привык, что Флэтчер болтается неподалеку каждый раз, когда у него компания, но никогда с ним не заговаривал. Йен проходил мимо под предлогом похода на пляж и поднимал брови так, словно хотел зайти, но так ни разу не вошел в дом и даже не поздоровался. Должно быть, прошло больше десяти лет с тех пор, как Тони глядел ему в глаза, и еще больше – с их последнего разговора.

– А где в Шотландии? – вежливо спрашивала Флэтчера Алтея.

– Стерлинг, но мы переехали в Бристоль, когда мне было восемь лет, после смерти моей мамы. А потом купили дом неподалеку отсюда.

– Значит, детьми вы играли вместе? – поинтересовалась Алтея, посмотрев на Тони, который приближался к ним со стаканами в руках.

– Я и Тони, да, и моя сестра Джулия. Хотя, конечно, была война, мы разъехались по школам, и случилось еще много всякого, – сказал Йен, так и не посмотрев на Тони. – Кстати, вчера я получил письмо от Джулии.

Тони вручил Алтее стакан. Взяв его, она слегка прикоснулась к его руке, и ее спокойное достоинство показалось ему плотом среди бурного моря – чем-то, за что можно ухватиться, пока на периферии зрения пляшут черные точки.

– И как она?

Йен качнулся на каблуках. Тони надеялся, что тот уберется как можно скорее, но похоже, он готовился что-то сказать.

– Она в порядке, – ответил Йен.

– Это хорошо. Где она сейчас живет? – спросил Тони.

Йен взглянул прямо на него.

– Она живет в Мельбурне, она замужем, и у нее есть собака по кличке Бастер, в честь Моттрама[244].

– Вот как, – вежливо ответил Тони. Сердце его бешено стучало, а в горле застрял ком.

– Ее муж до мозга костей англичанин, и он без ума от тенниса – это их личная шутка для оззи[245], знаешь ли. А она работает в заповеднике диких животных, – сказал Йен. Он обратился к Алтее, которая выглядела слегка заскучавшей. – Очень любит летучих мышей, собирает средства на их защиту. Летучие мыши, подумать только!

– Они ей всегда нравились, – согласился Тони. – Она искала их по вечерам, когда мы шли домой с репетиций… – Он осекся.

– Ей было нелегко, – внезапно добавил Йен. – Ты хорошо знал ее, не так ли, Тони? Они дружили в войну, он и Джулия.

– О-о, – протянула Алтея. – Понимаю.

– Она не была плохой девочкой, – невинно продолжал Йен. – Она не была… ну, знаете, одной из этих девчонок. Просто сбилась с курса в то очень и очень нелегкое время. – Он пожал плечами.

– Она мне ни разу не ответила, – вставил Тони. – Я писал ей сюда. Не знаю, получала ли она письма…