Но в эту субботу звонок прозвонил снова после того, как она проигнорировала его в первый раз, а затем затрезвонил еще, так долго и с такой решительностью, что ей начало казаться, что металлическое дребезжание износится до дыр. Отставив кофе и перешагивая через груды бумаг на полу, Корд осторожно вышла в коридор и нажала на кнопку домофона.
– Да? – спросила она пустоту.
– А-алло? – отозвался тонкий голос.
– Представьтесь, пожалуйста, – безучастно сказала она.
– Это Корделия Уайлд?
– Кто это?
– Так вы Корделия?
– Черт возьми! – ощетинившись, сказала Корд. – Представьтесь, и я скажу вам, здесь ли Корделия Уайлд. И должна вас предупредить, что ответом скорее всего будет «нет».
Последовала пауза, после чего голос произнес:
– Я ее племянница. Меня зовут Айрис Уайлд. Она не видела меня много лет. Я дочь Бена и…
– Да, – сказала Корд, прислонив лоб к домофону. Внезапно ее горло болезненно сжалось. Она смогла продолжить. – Я знаю, кто ты такая. Что тебе нужно?
– Папа попросил меня прийти, – сказала она уже громче. – Он говорит, что вы не отвечаете на его звонки. Он сказал, что нужно попробовать зайти. И бабушка просила меня кое-что вам передать.
– Послушай, я…
– Тетя Корди, пожалуйста!
Тетя Корди. Даже спустя столько лет это имя от нее не отстало. Она заморгала, прогоняя выступившие на глазах слезы, и выпрямилась в полный рост.
– Заходи. Третий этаж. Заранее извини за беспорядок, – сказала она, нажимая кнопку домофона.
Все, чего Корд когда-либо хотела от своей семьи, – это забвения. Забвения и уверенности в том, что они не узнали ничего из тех вещей, что видела и знала она, – и не могли даже подозревать об этом. В ожидании звука шагов на лестнице она лихорадочно оглядывала свое жилище, впервые пытаясь оценить его глазами незнакомца, и не видела ничего похожего на ту солнечную, уютную, элегантную квартиру, куда она въехала так давно, привезя с собой столько счастливых планов на будущее. Теперь в ее квартире обои отклеивались от стен, в одном оконном стекле виднелась трещина, а все свободные поверхности были завалены мусором, приведенными в порядок обломками несчастной жизни жертвы патологического накопительства: высокими стопками газет и нотами той музыки, которую она больше никогда не споет. Корд ждала гостью и лихорадочно прикидывала, есть ли еще время, чтобы спрятаться.
Айрис и Эмили были близнецами. Обе блондинки, одна с прямыми волосами и родинкой на щеке, похожей на сердечко, другая со спутанными мягкими кудряшками. Но это было двадцать один год назад, когда им только исполнилось по восемнадцать месяцев. В течение нескольких лет после смерти их матери Корд исправно отправляла им подарки на день рождения и рождественские открытки с туманными обещаниями наверстать упущенное, и, когда они уже достаточно подросли, чтобы рисовать, получала в ответ их детские рисунки, похороненные сейчас где-то в шкафу или в ящиках буфета. Несмотря на это, с тех ужасных последних выходных в Боски она их не видела.
Корд уставилась на свою племянницу сразу же, как только та появилась в последнем пролете лестницы. Это была та, что с родинкой. Она больше не была блондинкой-ее короткие волосы стали теперь угольно-черными. Глаза девушки подчеркивала черная подводка, ее обувь, джинсы, несколько слоев футболок, жилет и джемпер были всех оттенков черного, серого и белого. Из всего этого цветом выделялась только кораллово-красная губная помада. По ее гибкой фигуре и тому, как открыто, почти до озорства, она подалась вперед, чтобы пожать руку тете, Корд поняла, что она как две капли воды похожа на свою мать. Это будет сложнее, чем она думала.
– Хочешь кофе?
Девушка кивнула.
– О, спасибо.
Корд села и жестом пригласила сесть Айрис, смахнув со старого потертого плетеного стула несколько партитур.
– Молоко?
– А у вас есть миндальное молоко?
Корд подняла брови.
– Нет. Неужели ты не знаешь?… – Начала она, но, прикусив язык, оглядела племянницу и вдруг увидела, как та бледна и как трясется ее рука, поднесенная к губам. Корд тут же забыла обо всем и порывисто тронула девушку за плечо.
– О, Айрис, я очень рада тебя видеть. Ты такая взрослая. Конечно же, да… Как дела у Эмили?
– У нее все хорошо. Она в Лос-Анджелесе, учится там на сценариста. Она хочет быть, ну, сценаристом. – Она состроила неловкую самоироничную гримасу.
– Твой папа тоже там, верно?