Дикие цветы

Она стала хорошей теткой и дружелюбным, располагающим к себе человеком. Фигурой она напоминала сдобную булочку, ум ее был острым и ясным, а зеленые глаза – в точности такие же, как у сестры. Она работала директрисой школы для девочек, жила одна и отличалась абсолютной невозмутимостью. Ее общество одновременно притягивало и отталкивало Алтею. Айла хорошо знала младшую сестру – своими глазами-бусинками она буквально видела ее насквозь. Она никогда не называла ее Дороти (настоящее имя Алтеи, которое та сменила, поступив в театральное училище) – разве что по случайности, но каждый раз, когда Айла произносила «Алтея», последней слышалась нотка удивления в ее голосе. В отличие от Тони, Айла рано вставала, любила крепкие напитки и находила разговоры о театре утомительными. Алтея знала, что лучше всего ее сестра чувствует себя на кухне, помогая миссис Гейдж.

Тони тяжело давался средний возраст. Манеры его ухудшились, он все больше пил и все сильнее уставал от людей. Но самым серьезным шоком для Алтеи стал случай, когда несколько месяцев назад Тони застыл на сцене. Они играли злободневную пьесу Королевского национального театра, посвященную политике Маргарет Тэтчер, и Тони ее ненавидел. Но все же такого раньше с ним никогда не случалось. Мало того – он всегда сам потешался над теми, кого сковывал страх сцены.

Увы, отныне все изменилось. Мюзикл «Парни и куколки»[111], до сих пор самая успешная постановка в Национальном, теперь шел в соседнем театре «Оливье». Овации и свист публики были отлично слышны в антракте «Молока матери», а недавно за попыткой пробраться за кулисы, чтобы посмотреть «Парни и куколки», поймали бригаду монтировщиков. Вынырнув через бетонный вестибюль в ночной Саут-Банк[112], было несложно отличить тех, кто побывал на знаменитом жизнеутверждающем мюзикле, билеты на который разлетались как горячие пирожки, от тех, кто вышел со злой, затянутой пьесы о гибнущем моногороде, стареющей паре и их недееспособных детях. Раньше Тони все это не волновало: он бы порадовался за актеров из «Парней и куколок» ну или хотя бы притворился, что радуется. Однако сейчас он ненавидел мюзикл всей душой: скрипел зубами, если о нем заходил разговор, кисло улыбался, когда друзья интересовались, смотрел ли он его, и один раз даже вышел со званого ужина в честь уходящего на пенсию режиссера, когда кто-то внезапно запел «Старейшее учреждение»[113]. Тони вернулся спустя десять минут, источая запах виски и сигарет, извинился и объяснил, что ему понадобилось проветриться – слишком уж часто он слышал эту песню. Но процесс уже был запущен – дошло до того, что люди начали расспрашивать Алтею, все ли в порядке с Тони и нормально ли он себя чувствует – словно речь шла о банальной простуде.

На выходные Тони снова стал уезжать в Боски. Каждый раз дело касалось интрижки – Алтея была не настолько глупой, чтобы обманываться на этот счет. Вскоре его отлучки стали для нее привычным делом – за несколько недель до конца показа пьесы он появлялся перед ней в гостиной или в саду и будничным тоном спрашивал:

– Не возражаешь, если я съезжу в Боски на несколько дней, моя девочка? Было бы неплохо прочистить голову.

– О, отнюдь, – отвечала она, даже не поднимая головы от журнала, который читала, или от розового куста, который поливала. – Бедный мой Тони, как же тяжко тебе трудиться без отдыха!

Он не замечал язвительности в ее словах, но ей почему-то становилось легче. Интересно, кто на этот раз? – думала она. – Та темненькая, что играет Долль Тершит[114]? Похожая на мальчика, без бедер и груди, но с большими глазами? Или блондинка-монтировщица с кольцом в носу и выбритыми висками?

В этом году Тони побывал в Боски уже трижды – два раза с шумной компанией прилипал из театра, о которых он, как ни странно, предупредил ее. В остальное время Тони ездил за город один, чему Алтея ни на йоту не верила. Ей исполнилось уже сорок два, и она прекрасно понимала, насколько это для него много.

Много лет назад, когда Тони впервые отвез Алтею в Боски, он усадил ее на кровать и рассказал ей всю правду обо всем, после чего она отдала ему всю себя – отдала прямо там. В те выходные они принесли свои клятвы – те, которые что-то для нее значили, а не те, что были даны во время свадьбы несколько месяцев спустя. В тот день она сказала ему, что никогда не будет удерживать его силой и что он волен делать то, что хочет. То же самое касалось и ее. Потом началась их совместная жизнь, и, несмотря ни на что, они в конце концов всегда оказывались вместе. Но не пришло ли время для сомнений? Не утратило ли давнее соглашение силу?