Дикий барин

Иоганн-Готлиб Георги в «Описании всех обитающих в Российском государстве народов, их житейских обрядов, обыкновений, одежд, жилищ, упражнений, забав, вероисповеданий и других достопамятностей» в разделе «Камчадалы» пишет:

«Народ сей имеет воображение проницательное и память добрую, да притом чрезвычайную склонность и способность к подражанию. Песни их и сказки преисполнены остроумными и забавными вымыслами… умеют наипаче передразнивать иностранцев в рассуждении речей и помаваний… Они чрезвычайно любопытны».

Так и вижу своих пращуров с их пуговичными блестящими глазами, шмыгающих носом перед сосуленосым немцем-академиком. Давай, мол, Георги, жги на все!

Сосуленосый академик, впрочем, приберег многое на сладкое:

«Главная их страсть – это похоть и веселость… Не нежность вкуса, но изобилие в пище и хмель напитков их прельщают. Они завидуют блаженству своих предков, которые жили в такие времена, что бродили в хижинах по самые лодыжки в помоях… Не меньше любострастен и женский пол, который полюбовниками своими не только хвалится и допущает иностранцев награждать себя за все услуги удовлетворением их похоти, но и употребляет неестественные угождения страсти».

Жалко, что без иллюстраций, конечно.

Почему камчадалы так опередили время, предвосхитили современные городские обычаи? Причина одна: полноценное питание и свободное время.

«Стеллер, живший долго на Камчатке, почитает причиной таковой их неутолимой похоти ежедневное ядение почти гнилой рыбы, икры, сала, разного рода лука и, сверх того, праздность…»

Рай, просто рай!

«О чести и стыде неопределенные имеют они понятия… одна похоть да раздолье в житии возбуждают в них зависть, и потому крадут токмо жен и собак… Они крайне боязливы, мстят только сокровенно и приходят в отчаяние от самой малой опасности… Болезненных страданий сносить не могут… собак и мышей есть не любят… имеют порядочные котлы, ножи, иные – лакированные японские…»

Все про меня! Все! Про котлы – очень верно. И про раздолье!

«Мужчины препровождают большую часть времени в беспечной и похотливой праздности… В обхождении старается мужской пол понравиться женскому пламенной любовью, услужливостью и покорностью. Мужчины обходятся между собой холодно, без поклонов, здоровканья, подавания рук, целования и без всяких других вежливостей… особливо попрекают друг друга неестественным угождением похоти».

Я так смотрю, похоть и камчадал – слова-синонимы. Раз так, то какие ко мне вопросы, уважаемые?! Что за упреки я иногда слышу?

«Женатые мужчины и замужние бабы живут весьма неистово… терзаются ревностью, убивают или отравляют друг друга, и так далее».

Мне очень нравится это «и так далее», оно вострит воображение.

«Поелику они в утолении похоти подобны скоту, то, кроме родителей и детей, никаких родственников не щадят».

О да! Никого!

Изыскания продолжаются, следите за обновлениями.

Пока же развейтесь описанием камчадальского танца, данным Мерком:

«…похотливые движения, причем они особенно действуют плечами и бедрами и довольно свободно играют кожей лба. Они подражают вперемежку медведям, китам, гусям, как последние начинают свои любовные игры или как камчадалы пытаются их убить, что соответствует часто приглашению к собственным любовным играм».

У Георги есть и описания русских, кстати.

Рассказы

Рассказы родителей. Или не родителей, а просто старших.

Они теряются в самом интересном месте во времени. Давно было, не помню, все забыли. Откуда это? От бабки. А у нее откуда – никто не помнит. А это икона венчальная. Не помнит никто. Забыли.

А прадед откуда приехал – кто же помнит? А что кому кто сказал тогда, за клубами «Беломора»?

Давно было, всего не упомнишь.

Рассказы моих камчадалов теряются не во времени. Время для камчадала – звук пустой и легкий. Рассказы моих камчадальских родных про моих камчадальских предков теряются не во времени, а в пространстве. «А потом уплыл в Сан-Франциско, пошил бушлат белый из полушубка и уплыл».

Теряющиеся во времени рассказы обречены на необходимость понимания. Рассказы, теряющиеся в пространстве, понимания не требуют, а будят только фантазию.

Чем отличаются рассказы эти? Когда представляешь прошлое, то формулируешь книгу чужих прошедших жизней, представляешь то, что пережить тебе не удастся. То есть о себе больше думаешь.

А когда рассказ уходит не в прошлое, а в Сан-Франциско в белом бушлате, то представляешь не себя, а Сан-Франциско это самое. И формулировать ничего не надо. Просто перед тобой картина, которую прочитать нельзя за один восторженный вечер. Не отложишь картину в стопочку, не задвинешь на библиотечную полку: все, мол, дочитал, все ясно. С картиной на стене живешь годами.

С морем этим, за которым Сан-Франциско.

Внутренний мир

Чем прекрасны мои родственники-камчадалы?

Тем, что они красивы. И умны. И еще очень любят все необычное и новое.

Плюс богатейший внутренний мир, сдобренный всякими отварами и подручными настоями.