Дикий барин

Бабушка моя год назад вернулась из пылающей Испании, ко всему была привычна. Поэтому, посмотрев на горящие у Крестов костры и пляшущих родственников в казачьих фуражках (это праздничная одежда была, к фуражке песцовый околыш рукодельные девушки пришивали, и бисером так очень красиво еще), решила, что рожать, видимо, придется прямо здесь. В Крестах.

Отвели партийную бабушку в сарайку специальную для родов. Где она на праздник Покрова и разродилась дядей моим. В полумгле такой. А в окошке зарево от костров и тени от крестов.

Дядя родился очень выразительным. Его постоянно принимали за индейца-апача. Глаза только голубые выдавали, что тут что-то неладно.

Дядя меня тоже в свои Кресты возил. К прадеду моему. Прадед мой был философ практической школы. У него, например, имелся глобус японский. Надписи на японском превращали какую-то, например, Венгрию в край немногословной мистики и драконьего дурмана.

Еще у прадеда было американское ружье. И представления о предназначении всего сущего.

В зависимости от сезона прадед поклонялся разным святыням. Например, вера прадеда до завоза русскими сахара была одна. А после завоза русскими сахара совсем другая. Постоянно читал Жюля Верна, «Дети капитана Гранта». Называл Жюля Верным. Не знаю, в курсе ли был прадед, чем заканчивается вся эта карусель с шотландскими националистами: последнюю треть книги у него израсходовали на самокрутки гости. А новую книгу прадед брать отказывался, считал, что там все по-другому и опасно как-то. Но рассказы про море слушать любил. А в город ездить не любил. Только за сахаром если. Такой вот получился внук у управляющего Кронштадтской таможней.

Уезжал я от него в разгар дымящегося забоя оленей. Красный снег по колено.

Прадед, вытирая кровавый нож о варежку специальную, подарил мне собачку, вырезанную из кости. Специально для меня резал по ночам, когда я спал.

Потроха оленей лопатами подгребали к забору, за которым дико выли лайки.

– Не нравится, да? – спросил прадед. – Тут как? Тут Старик, – это он так Создателя называл, – все придумал. Ему не до того, кто кого как убивать будет. Его забота – как уцелевших сохранить…

Собачку из кости собачки храню. Она от болезней помогает.

Святость духа

Разбираю бумаги деда по материнской линии. Ничего серьезного, просто записки какие-то, блокноты.

«Дядя мой, – пишет мой дед, Георгий Александрович, – слыл святым человеком в округе. Хотя пил. Но из-за того, что побывал в японском плену и работал после в китайском цирке, уверовал в Господа до такой степени, что даже алкоголизм его окружающие считали проявлением святости духа. Считалось, что молитвы дядины доходят до Бога быстрее и Бог к дяде прислушивается. Что там за Бог такой, отчего он слушает дядю, округу волновало мало. Народ практический жил.

И вот пришла к дяде одна гражданка, собой красивая. Говорит: «Иван Ефимович! помяни мое имя в молитвах, чтобы Бог меня, значит, исцелил!» А Иван Ефимович, в традиционной болезни пребывая, с крыльца ей проорал: «Да умучила ты меня, Аграфена! Умучила уже! Подохла бы ты скорее, что ли!» И дверь захлопнул.

Баба ушла к себе и выздоровела. Такой силы была святость у Ивана Ефимовича.

Бог не разбирался, в каком таком настроении дядя кого поминает и что кому желает. Просто услышал Бог имя от дяди, исцелил Аграфену, и все.

Вся округа об этом целую навигацию вспоминала. А потом дядя отпилил уряднику обмороженную ногу. И публично удивился, что ногу не перепутал. Значит, Бог помог, ответила округа.

Урядник возил дяде битую птицу каждый месяц вплоть до революции, которая у нас произошла из-за того, что дядя умер».

Профессорский сынок

Мой двоюродный дедушка Дима был белокурой бестией. В молодости чуть более бестией, а к старости чуть более белокурой.

В нашей сплоченной семье вольных хлебопашцев, остроумных продавцов сала и застенчивых половых появление профессорского сына Дмитрия В. произвело сильное впечатление. Дмитрий В. пил, дрался, сквернословил и был правым крайним в футбольной команде «Торпедо».

Моя семья, где самым интеллигентным человеком был до дедушки Дмитрия В. сельский псаломщик Ефим Степанович С., оробело стояла в чистом домотканом перед встречей с неизбежным.

Дмитрия В. в семью привела сестра моей бабушки – бабушка Люда. Бабушке Люде тогда было девятнадцать лет, она имела татуировку, она имела гитару, она варила поддельную помаду для женщин и, переодетая цыганкой, продавала помаду, пела на гитаре и гадала у проходной Горьковского автомобильного завода. Еще она любила Дмитрия В. и даже приходила в его профессорский дом, чтобы понравиться родителям Дмитрия В.

Для того, чтобы было не страшно, баба Люда покрасилась в окончательную брюнетку, накинула ворованную шаль и прихватила, подумав у зеркала, с собой гитару. А еще прихватила сестру свою – мою бабушку Шурочку. Бабушка Шурочка тогда училась в планерной школе и постоянно носила летный шлем, как у пилота Леваневского.