Дикий барин

Звонила несовершеннолетняя Генриховна и выговаривала мне, что живет она теперь в кромешном педагогическом аду. Сказала, что «когда я вернулась – они! они ничего не перестали! а стали еще новое делать!»

Они – это ее родители, которые, в принципе, тоже дети, но только не для нее, а для меня.

Оправдывался.

Носить бы всех, как раньше, в кармане. Гладить по высунувшимся носам.

Социализация

Забросил несовершеннолетнюю Шемякину Е. Г. в детский сад. На время. Для социализации. Слишком взрослая стала. Пусть посмотрит на детство. А то смотрит только на меня, что вредно. И Елизавете не очень полезно, кстати сказать.

Детский сад – мое почтение! Солидность такой степени, что говорил с воспитательницей негромко, чуть присев и заискивая взглядом.

Имена у детсадовцев сплошь Афанасий, Аграфена, Савва, Клавдия. Да Никита, да Евдокия. Да Прокофий тож. Иконы висят в углу.

Раздай им крошечные цилиндры, сапожки и поддевки с душегреями – чисто «Правда хорошо, а счастье лучше, или Не в свои сани не садись!». Того и гляди, начнется прямо на глазах продажа кудели, льна и сала. Так-то!

Приковыляла ко мне какая-то Лукерья с косицей. Спросила со строгостью, что я тут делаю. Ответствовал, осанясь, что конфет скусных привез на пробу, и вручил две. Сначала одну, а затем, под строгим взором, и вторую. Пожевывая, Лукерья, стало быть, разрешила мне и далее сюрпризы эдакие делать. Отошла неспешно.

Генриховна поныла для приличия, а к вечеру вспомнит ли уже меня? Не знаю.

Nur Mut, Генриховна! Das schaffst du schön! Da bist du an den Falschen geraten, гейст сомнения.

Прыгнул в тарантас и крикнул Порфирию: «Гони, жадоба, жги! Всех дави! На трешницу и до крови! За все плачу!»

На автомате

Походы несовершеннолетней Шемякиной Е. Г. в детский сад стали давать свои диковинные плоды.

Я приготовился к ее курению, мату, хриплому хохоту и использованию вульгарной косметики. Запретил себе думать, что эти явления – мои самые любимые проявления честности у женщин. У тех, с кем сводила меня трудная жизнь пастора.

Но Генриховна начала свое растление с другого.

Утром рассматривала себя в зеркало. Я это не поощряю, кстати сказать. Не знаю даже, по какой причине. Конкуренции, что ли, не люблю… Не знаю.

Рассмотревши себя в зеркале, Шемякина вздохнула и сообщила мне:

– А ты был донором?

Я быстро ответил, что никогда, никогда, ни за что!

– Ты был бы, наверное, хорошим донором губов…

– Губ, – это я на автомате.

– Губ, – твердо повторила Генриховна.

– Я из тебя щас шапку сделаю на пуговице! – я ведь педагог от Бога.

– Сейчас, – это уже Генриховна на автомате, – сейчас…

Шкаф

– Граф Гнев Иголаич Простой.

– Кто?! – поперхнулся я. – Хто? хто? бха-бха, Простой?

Но несовершеннолетняя Елизавета Шемякина уже скрылась в шкафу, где у нее волшебный такой за2мок, с садом и колдунским колодцем.

Она в этом замке часто живет и волшебствует. Тяга к знахарству у нас в крови.

Дед мой, Георгий Александрович Шемякин, отпилил ногу геологу Забелину, спасая его от гангрены. Под вой вьюги, с тремя классами образования, пилой и верой в свою правоту и верность выбранного метода.

Я содержал целое шапито кудесниц от народной медицины.

Георгий Джонович, насмотревшись до одури «Гарри Поттера», со своей подельницей Эльвирой Лимоновой чуть не отправил на тот свет выводок ангелков из второго класса гимназии нумер один. Хотели всех сделать невидимыми, что ли. Или летающими. Я не очень помню, потому как родители чуть не вознесшихся на небушко невидимок хотели меня самого этим купоросом накормить.

Тонким голосом отвечал всем в домофон, что меня нет дома, а зовут меня Марина, да, домработница, точно, да, все передам, он сам очень хороший, нет, только один раз, заплатил, да, вы не расходитесь, сейчас подъедет милиция. Или лаял в домофон кровожадной собакой. В таком духе. Осада была форменная. Которую я пережил, прижимая к сердцу очкастую кровинку свою, растущего мага.

И вот Елизавета уже вострит свои колдовские чары по шкафам.

Уверен, что все у нее получится.

Кураж

Несовершеннолетняя Елизавета Шемякина сегодня утром, загадочно выйдя из своего волшебного замка в шкафу, сообщили мне, что «женщина любит, чтобы ее куражили, понимаешь, куражили!».

– Иди, внучка, в замок свой поскорее, дедушке сейчас плохо станет, – успел сказать, точно помню.

Потом помню, что не мигая глядел в одну точку, машинально растирая по халату раскисшие в молоке хлопья из всех видов полезных злаков, выпавшие изо рта.

– …Иди давай поскорее… – все шептал, – не надо тебе видеть… сейчас дедушка тут уточнит кое-что, поспрашает, кто с тобой последний раз задушевные беседы про жизнь женскую вел… потолкует… спокойно так, не чужие ведь тут… негромко так… тихонько…

Памятники

Несовершеннолетняя Е. Г. Шемякина, понукаемая двоюродными несовершеннолетними тетками, спросила меня про Цилу и Карбиду. Они ей понравились.