Дикий барин

«Тухлой коровой закончились сегодня торги на рыночной площади, курс брюквы резко подскочил, аналитики братья Долбасини предсказывают мор и черну оспу… Пойдемте бить евреев!»

Потом, понятное дело, разумные люди-предатели герцогу ворота ночью откроют, и, по прошествии пожаров и необходимых для счастья казней, жизнь на рынке петрушечном снова кипит, снова «быки» катают «медведей».

А тут революция, естествоиспытатели, монгольфьеры! Что они там могли толкового придумать, монгольфьеры эти? Ничего! Взяли за основу меридиан от безделья. Многие не знают, что килограмм – он тоже от меридиана происходит. Я сам тоже не знал, прочел недавно. Как можно вешать сосиски частью меридиана, нет ли в этом гордыни и греха суебесия?! Не могу ответить пока на это вопрос.

Вот когда сосиски наматывают на локоть и смотрят на меня при этом – я понимаю, за что плачу. А тут бросили на весы, в них что-то пискнуло, и лента поползла с цифрами арабейскими – это же колдовство, товарищи! За это и наценка, кстати говоря.

Разоблачение метрической системы продолжу. Сейчас же обращусь к иному…

Гостевание

Сегодня ко мне приедут мои давние приятели – братья А. Люди, активно применяющие в своей насыщенной побоями жизни практику долгого и обстоятельного гощения по разным людям.

Есть такой тип православных християн, которые годами живут по родственникам и знакомым. Живут не просто так, а внося в размеренный быт хозяев некую игринку такую, интригу, пряный запах риска.

Ну, в самом деле, сидят бирюки на мешках и смотрят на банки с помидорами восьмой год. Бабку старенькую заставляют варежки вязать и трясут потом этими варежками на полустанках, все что-то копят. Комбикорма воруют. Кур завели прямо в доме, пухом выдыхают по утрам. Поросенков постоянно Борьками называют. На телевизоре две салфетки – от пыли и поверх. Из шпал баню себе…

Оцинкованный лист внахлест. Двор бетонировать начали. А стенку обложили в полтора кирпича и пеной по пазам пустили. Бак, котел – все ворованное! Из клуба витражей битых принесли и на теплицу: узбечка треснутая из «Дружбы народов» над огурцами, флаг БССР перекрывает укроп. Рубля не допроситься! На глобус! В школу! Не допроситься! Перелицовывают по седьмому разу пальто зеленое, в нем все семейство уже фотографировалось на Красной площади, по очереди, только лису с плеч на руки перекладывали, вроде как муфта.

А тут к ним родственник из Тамбова! Калитку открывает и улыбается.

Через месяц смотрят – бабка-вязальщица в малиновом корсете перебирает ногами в сетчатых чулках у автовокзала, подмигивает немцам, опухший папа и деверь шебутной роются на пепелище, ищут проушины от венской кровати панцирной. Мамаша, которую цыганам водили показывать, уже сидит на лавке с золотыми зубами в пригоршне, ждет, когда утро наступит. А оно для нее не скоро теперь наступит…

И только родственник тамбовский под куском толя совсем не изменился – где положить успели, там и лежит. Хоть в его честь уже ребеночка назвали, девочку восьми лет.

У меня так никогда не получалось. Приехать, и чтоб тебе сразу все рады, чтоб хозяин дома, теряя шлепанцы, кидался резать жирного тельца в мою честь. Чтоб хозяйка дома вспыхнула от курортных воспоминаний, присела нервно на край кушетки и, ломая спички, прикурила папиросу «Казбек». Чтоб дочь-первокурсница выглядывала из-за занавески, натягивая за ней со скрипом и треском на тонкое розовое парадное в обтяжку.

Нет. Обычно меня встречают равнодушно. Это если я не в составе банды приезжаю, с мандатом, а сам по себе, по частному случаю. В плаще, с чемоданом и в необмятой шляпе с твердыми полями.

А, говорят, приехал, рады-рады. Да, повторят, рады-рады. А на столе консервированная свекла и два яйца вкрутую на блюдечке. И пальцами по клеенке – трымс-трымс. Трымс-трымс.

Вот сидишь под бахромчатым абажуром и томишься. Ходики слушаешь. Зачем приехал к ним, зачем обратные билеты только через неделю?!

И как представишь себе свое гостевание, сразу охота прижать скаредных уродцев-хозяев к своей могучей груди и зарычать под их тихий сдавленный вой.

Потом, конечно, все образовывается как-то. Выпьем-закусим, повспоминаем, занюхивая корочкой: кто где помер, как, какой памятник. Шпроты, сырку тут же… А Ануфриевы? А Ануфриевы угорели! От оно что… Колбаска зашкворчала, желтея сальными глазками на выгибающемся серо-розовом. И сколько у вас там это стоит? До пяти тысяч. За кило? Нет, зачем за кило, за полпачки…

Сбегали за третьей. Уже гладишь по широкой вздрагивающей спине хозяйку и, белея глазами, врешь про Северный морской путь. А тени от лампочки бегают по уплывающим лицам. И окурки тычешь уже специально в пюре.

Хотя один раз мне обрадовался сокурсник М-н, когда я к нему жить переехал. Молодец, говорил М-н, набирая воду в пожарную каску, старого еще образца – с «ушами». Молодец, держи теперь ее за проволоку над спиралью, скоро закипит вода, макарон порубаем!

И держал, и порубали макарон, сохранивших при вываливании на тарелку касочную форму, так что со стороны могло показаться, что мы, сурово нахмурясь, едим в полуподвале чей-то мозг.