Дикий, дикий запад (СИ)

Чарли глядел в спину девушке, которая спокойно, будто бы случалось ей бывать уже и в заброшенных городах, и в местах куда непригляднее оных, направлялась к подернутой искрящимся туманом лестнице. За спиной мрачно сопел Эдди.

А сиу молчали.

Девушка шла.

Вот нога её ступила на золотые плиты.

…а ведь золото здесь настоящее. И разное. Есть темное, красное, которое добывают где-то на севере и в количествах малых. Его, почитай, все скупает Ассоциация алхимиков. И за кусочек такого, с высочайшей степенью сродства к энергии, прилично заплатят. 

Есть бледно-желтое.

И почти белое.

И даже черное, словно обугленное, но тоже золото. И главное, оно поет. Чарльз слышит голоса, которые выводят престранную, но донельзя завораживающую мелодию. Стоит закрыть глаза…

Закрывать он не станет.

Он стоит. Смотрит. Неотрывно. И в какой-то момент начинает казаться, что если Чарли отведет взгляд, то случится что-то очень и очень плохое.

- Я запомню, - тихо произнес Эдди. И был услышан.

Левая сиу что-то ответила, резко и зло. Ей возразила правая. Странный у них язык, похож на птичий клекот. Правда вновь же, от этого клекота мурашки по спине бегут.

И холодно.

От холода начинает сводить руки.

- Сиу не желают войны, - сказала старшая, которая тоже смотрела вслед Милисенте. – Но порой не остается ничего, кроме.

- Погодите, - Чарльз сглотнул: девушка добралась-таки до лестницы. И сила, рассеянная над ней, послушно легла под ноги сияющим ковром. – Зачем война? С кем война?

- С подобными тебе, человек, - ответила левая сиу. Она говорила тоже чисто, правда все одно ощущалось, что язык человеческий ей непривычен. – Ибо сказано было, что когда Сердце Великой матери покинет своих детей, наступит предел времен.

- А с ним война? – поинтересовался Эдди, впрочем, не повернувшись к сиу.

- Объединятся ветви древнего дерева племен, и листья его станут стрелами, а плоды – ядом, который отравит земли, - сиу продолжила с явной охотой. – И станет она горька, как слезы иных матерей.

Душевное предсказание. Чарльз давно обратил внимания, что старые пророчества в целом отличаются неизменной любовью к уничтожению мира.

Тихо вдохнул и выдохнул Эдди.

И произнес что-то на орочьем. Низкий рокочущий язык, будто камни в горах сыплются. А Милли идет себе.

- А на нормальном можно? – поинтересовался Чарльз, вытирая разом вспотевшие ладони о рубашку. Матушка, конечно, не одобрила бы, но вряд ли рубашка так уж сильно пострадает. Она и без того грязна. А руки отчего-то дрожат.

И тоже не понятно. Ничего ведь не происходит.

А руки дрожат.

- И под небом ли, на земле ли, под землею ли, но не останется никого, кто удержит в жилах кровь, - Эдди говорил медленно, растягивая каждое слово. – Алые реки наполнят пересохшие русла. И тогда пробудится Ар-рахо.

- Ай-ар-рахо, - поправила сиу. – Опять вы все перепутали.

- Сама ты… - Эдди добавил слово покрепче.

- И кто это? – вот чего Чарльзу совершенно не хотелось, так это вникать в тонкости произношения.

- Дракон.

- Сотрясатель мира.

 Сиу и Эдди уставились друг на друга. Потом посмотрели на Чарльза.

- Легенда говорит, - Эдди повернулся к лестнице. Милли… Милли была едва различима в этом золотом тумане. – Что когда дракон очнется, то весь мир погибнет в огне.

- Ибо только так, через смерть старого суждено родиться новому, - поддержала Эдди сиу.

И опять все замолчали.

А Милли… Милли добралась до вершины.

- Эй, - донесся голос её, многократно вдруг усилившись. – А дальше-то что?

И вот честно, Чарльзу самому хотелось бы знать.

Что сказать… как-то иначе я себе подвиги представляла. Героичней, что ли. А тут… ну лестница. Ступеньки золотые. Причем, зуб готова отдать, что по-настоящему золотые. Подумалось даже, что если чутка золотишка отковырнуть – кому оно тут нужно-то? – нам надолго хватит.

И дом можно будет не то, что починить, новый возвести.

Лошадей прикупить. У Эдди с лошадьми хорошо получалось. Он еще когда мечтал, что когда-нибудь табун заведет, будет приличным ранчером. Вот бы и сбылось.

Я вздохнула и поставила ногу.

Прислушалась.

Ничего.

Ни голосов с небес, ни молний, ни вообще… лестница. Золотая только. Но лестница. Вспомнилось, что Эдди рассказывал, будто бы в Бристоне у одного богача нужник золотой. Мы еще гадали, на кой. Потом решили, что мало ли, какие у людей причуды.

И тут, стало быть.

Две ступеньки.

Три.

И уже десяток. И второй. Ступеньки гладенькие. Золото аж сияет. Перила… тоже позолоченные. Или золотые? Я поскребла осторожно, ну, чисто проверить, да только и царапинки не осталось, отчего возникли в душе некоторые сомнения. Золото, оно же ж мягкое. А если не мягкое, то не может статься, что и не золото вовсе?

Обидно.

С этими мыслями я шла.

И шла.

И шла. И поднималась все выше и выше, а я высоту не очень,  чтоб люблю. Вот и хваталась за перила. В какой-то момент под ноги угодил череп. Кругленький такой, гладенький, аккурат, что из лавки аптекарской. Только еще с камушком красным во лбу. Тоже, конечно, странно. Вот какому, скажите, нормальному человеку взбредет в голову камушек на череп клеить?