Дикий сад

Вдаваться в подробности синьора Доччи не стала. Более того, тут же оборвала разговор под каким-то надуманным предлогом и отослала его в библиотеку.

Может быть, размышлял Адам, возвращаясь в грот, причина именно в этом: в пустой болтовне, в долгих погружениях в работу, прерываемых только беседами с прикованной к кровати старухой. А если добавить еще и сумасшедшую жару… Стоит ли удивляться, что он теряет хватку.

Поднимаясь по ступеням за гротом, он решил сломать установившуюся модель, внести в свою жизнь какое-то разнообразие, сходить куда-нибудь поужинать, покататься на велосипеде или, может быть, даже махнуть на денек во Флоренцию. Пора, пора что-то сделать — отвлечься от рутины, выскочить из колеи.

Остановившись у подножия амфитеатра, Адам не первый уже раз посмотрел на стоящую вверху Флору. Вверху, но не на самом верху. Увидеть ее точно такой же, как в первый раз, больше не получалось — слова Антонеллы бесповоротно повлияли на его суждение о статуе. Глядя на богиню, повернувшуюся сначала в одну, а потом в другую сторону, он больше не видел классическую, позаимствованную у Джамболоньи позу — он видел женщину, раздираемую каким-то иным чувством, видел дерзко выставленное правое бедро.

Почему ее поставили именно здесь, а не на самом верху? Почему вообще здесь, в этом девятиярусном амфитеатре? И почему ярусов девять, а не семь? Что такого особенного в этом числе? Девять жизней у кошки? Девять планет Солнечной системы? Нет, о Плутоне тогда еще не знали. Может быть, Шекспир… Макбет?.. Ведьмы повторяют свои заклинания девять раз. Нет, когда закладывался сад, Шекспир был еще мальчишкой. Но уже ближе. И оккультная ниточка — это, пожалуй, интересный вариант. Как там говорили ведьмы?

Трижды каждая из нас
Трижды по три — девять раз.[3]

Утроенная сила трех… святая Троица… Святая святых. И что-то еще, какая-то мрачная ассоциация с числом «девять». Но какая?

Он остановился. Достал сигарету. Закурил. Бросил спичку в канавку у основания амфитеатра. И пошел дальше.

До живой ограды оставалось совсем немного, когда ответ пришел сам собой.

Девять кругов Ада в «Божественной комедии» Данте.

Он еще сделал машинально несколько шагов, но потом все же повернулся и поспешил по дорожке к амфитеатру.

Дело было не в том, что статую Флоры поместили на втором ярусе сверху — Адам не помнил, каких именно грешников отправил Данте во второй круг своего Ада, — дело было в надписи на триумфальной арке, горделиво вознесшейся на холмике над статуей.

Через десять минут, едва успев к тому моменту отдышаться, он уже нашел книгу в библиотеке, упал в кожаное кресло и открыл том «Божественной комедии» Данте Алигьери итальянского издания конца девятнадцатого века.

Словарь остался в пансионе, но Адам надеялся, что пока, по крайней мере, сможет обойтись и без него. Даже его знаний итальянского должно хватить, чтобы разобраться, кого отправил во второй круг великий флорентинец.

Вообще-то он так толком и не прочитал «Божественную комедию» от начала до конца. Пролистал на скорую руку, выхватил пару цитат, привел несколько ссылок — другими словами, сделал вполне достаточно, чтобы убедить преподавателя в хорошем знакомстве с текстом. Он мог бы уверенно говорить о неисчерпаемом значении эпической поэмы Данте, отдавшего ей двенадцать лет жизни и завершившего труд лишь перед самой смертью в 1321 году. Он мог бы назвать великих писателей и поэтов, открыто и с готовностью признававших влияние «Божественной комедии» на свое творчество: Уильям Блейк, Т. С. Элиот, Сэмюэль Беккет, Джеймс Джойс. Он даже мог бы указать на строчки в «Бесплодной земле», которые Элиот заимствовал напрямую из поэмы.

Не прочитав ни «Бесплодной земли» — ни книг Беккета или Джойса, если уж на то пошло, — Адам затруднился бы сказать, какое вдохновение находили современные авторы в средневековой поэме о странствиях заблудшей души по Аду, Чистилищу и Раю.

Впрочем, значения это не имело. Даже поверхностное знакомство с «Божественной комедией» подсказывало — какая-то связь между ней и мемориальным садом все же есть.

Когда Данте заблудился в сумрачном лесу, к нему подошел дух поэта Вергилия, который и провел гостя по девяти кругам Ада, а затем и по Чистилищу. На последнем этапе в роли проводника выступил уже дух Беатриче, давно умершей возлюбленной Данте. Вместе они прошли через Рай к последней встрече — с Богом.

Адама интересовало начало странствия: как Вергилий проводит Данте через Врата Ада. Не выступает ли в роли «сумрачного леса» та густая стена тиса с входом в сад? Не служит ли вратами расположенная неподалеку триумфальная арка? И не являются ли две декоративные и как-то странно несимметричные таблички с буквой N по обе стороны от «FIORE» частями анаграммы слова INFERNO, то есть «АД»? Возможно ли, что Федерико Доччи переместил — нет, не Небеса, — землю, много-много земли, чтобы всего лишь сделать насыпь для амфитеатра? Или он преследовал иную цель — воссоздать круги Ада, столь красочно и подробно описанные Данте в первой части поэмы?