Дикий цветок

Четвертая суббота каждого месяца холодов была для Сайласа праздником. По этим дням в Сомерсете собирались Джереми, Томагавк, Анри и их сыновья, которые по мере взросления принимались в их круг. Томагавк остался на службе у Джереми. Он стал незаменимым его помощником, правой рукой. Его знания о диких животных и природе этих мест пригодились, когда индейцу пришлось обучаться лесозаготовительному бизнесу и скотоводству, которыми Джереми занялся на очищенных землях. А еще там высаживалась рожь. Но больше всего Томагавку нравилось охотиться для своего хозяина и его друзей.

Традиция установилась однажды субботним утром. Температура понизилась до тридцати двух градусов[28]. Индеец и Джереми приехали в Сомерсет с двумя окровавленными тушами оленей, перекинутыми через спины их лошадей. Томагавк умел правильно убивать зверя. Он никогда не стрелял животному в брюхо — не из соображений гуманности, а для того, чтобы мясо не портилось быстро. К тому же мясо убитого в живот зверя не такое ароматное и нежное. Чтобы сделать его еще вкуснее, следовало подвесить тушу оленя за копыта на несколько дней, даже на неделю. За это время твердые соединительные ткани размякнут. Неопытные охотники побоялись бы оставлять оленя висеть дольше нескольких часов, думая, что мясо может протухнуть, но Томагавк точно знал, когда надо разделывать добычу и нести к столу.

Сайлас и его домочадцы с радостью встретили удачливых охотников. Остаток дня они помогали мяснику разделывать туши, а Джессике — раздавать щедрые порции мяса рабам. Через некоторое время длинные вертела уже поворачивались во дворе Сомерсета и близ домишек рабов. Запах жареного мяса от соседних костров поднимался вверх и смешивался в воздухе. В качестве награды за труды Джереми и Томагавк остались на ужин со стаканчиком-другим вина.

Щедрость Джереми и охотничьи таланты Томагавка привлекли к субботнему ритуалу Анри. Впрочем, к тому времени Джессика уже уехала в город, оставив мужчин вялить мясо и делать колбаски. Много пищи и выпивки, смех, приятная беседа и езда на лошадях… Все это подходит чисто мужской компании, собравшейся отдохнуть. Вскоре после этого четвертая суббота каждого месяца, когда устанавливалась холодная погода, стала в календарях Толивера, Уорика и Дюмона «мужским днем в Сомерсете».

Вот так получилось, что Сайлас и его закадычные друзья со своими сыновьями собрались вместе в последнюю субботу октября 1850 года. Воздух был чистым и морозным. Во время такого рода встреч Сайлас жалел, что отдал свой прежний дом надсмотрщику. Теперь он, наведываясь на плантацию, жил в однокомнатном бревенчатом домишке, в котором и работал, и спал. Места в нем явно не хватало для того, чтобы приютить четырех взрослых мужчин и шестерых подростков. Впрочем, земля за входной дверью была хорошо утоптана. На этом месте можно было смело расставлять столы и стулья.

Закусив, забили животное. Вертела уже вращались над кострами. Из бочонка с элем, доставленного из городской таверны, уже вытащили затычку, и теперь он стоял наготове. Горшки с какао, которые Джессика прислала для мальчиков, стояли на углях костра, чтобы их содержимое не остыло.

Сайлас очень ценил эти моменты досуга в компании своих друзей, в самом сердце своего царства. Особенно ему нравилось то, что рядом с ним — его тринадцатилетний сын Томас. Мальчик очень походил на него и внешним видом, и поведением, и осанкой. Отец старался найти в сыне черты Джессики, но не находил. Впрочем, Томас искренне любил свою мать. Сегодня утром Сайлас застал очень трогательную сцену на кухне. На Джессике было ее домашнее платье. Томас оделся в свой охотничий костюм. Жена встала рано — она намеревалась проследить за тем, как в корзины складывают горы съестных припасов, предназначенных для гулянки на плантации. Томас подошел сзади и обнял мать за талию. Его подбородок коснулся ее плеча. Мальчик стал настолько рослым, что теперь ему приходилось нагибаться.

— Ты уже слишком высокий для того, чтобы класть голову на эту подушку, Томас, — сказала она.

— А мне хочется.

Сайлас видел, что ответ Томаса ей очень по душе. Женщина развернулась и, лизнув кончики пальцев, пригладила непослушные, как у его отца, черные брови. В глазах Джессики муж увидел горечь женщины, которая должна выпустить из родного гнезда оперившегося птенца.

— Да, понимаю, — мягким голосом произнесла Джессика и, притянув к себе лохматую голову сына, поцеловала его в брови. — Желаю счастливо провести время с папой, сынок.

В такие моменты Сайласа охватывала сильнейшая душевная тоска по другому, лежащему на кладбище сыну. Джошуа не стал бы разрываться между любовью к матери и привязанностью к Сомерсету. Он всегда держался бы подле Джессики.