Дикий цветок

— В таких случаях, дорогой, следует определять правду на основе того, что ты знаешь о человеке. Ты знаешь, что Присцилла ненавидит тебя так сильно, как может ненавидеть только отвергнутая женщина. Если бы Эндрю Дункан был Регине отцом, с какой стати она решила бы вытаскивать занозу сомнений из твоей души? Когда Присцилла разговаривала с тобой, она заботилась не о твоем душевном спокойствии, а о своей бессмертной душе. Представь себе, как трудно умирать, имея на совести такую тяжкую ложь, которой Присцилла отравила тебе душу. Думаешь, у твоей бывшей нашлось бы столько храбрости? Я уверена, что Присцилле хочется, чтобы ты не поверил ее исповеди и жил, мучаясь, до конца своих дней. Но она очистила свою совесть, примирилась с Создателем, и больше ее ничего не интересует. Поверь мне, сынок, и не пятнай своих воспоминаний о дочери.

Томас задумался над словами матери. Ему никогда не удастся наверняка, на все сто процентов увериться в том, что Регина — его плоть и кровь, но Томас успел в достаточной мере изучить Присциллу, чтобы не сомневаться в том, что ход рассуждений живой легенды Хоубаткера, сидящей напротив него, вполне логичен. Его мама никогда не пускала его по ложному следу. Джессика уверена, что Регина — его дочь, и этого вполне достаточно. На мужчину снизошло чувство необыкновенного облегчения. Так, должно быть, чувствует себя человек, которого похоронили живьем, а потом откопали, и он жадно вдыхает свежий воздух. Едва сдерживая слезы, Томас поднялся и поцеловал в щеку женщину, даровавшую ему жизнь. Конечно, он ее простил. Джессика терзалась сомнениями насчет происхождения Регины дольше его и теперь наверняка мучается сожалениями из-за того, что частично отказывала в любви лучшей из Толиверов.

Томас смахнул капельку влаги, упавшую матери на щеку.

— Спасибо, мама. Спокойной ночи. Я верю тебе.

— Куда спешишь, сынок? Куда ты собрался в такой поздний час?

Томас взял в руки принесенную с собой книгу.

— Надо повидать Вернона. Я должен сказать ему, что его мать умирает.

Джессика прислушалась к удаляющемуся звуку шагов сына. Несмотря на печальный разговор, который предстоял Томасу, матери показалось, что он двигается очень бойко. Как хорошо, что она дожила до этого времени. Как хорошо, что смогла избавить сына от этой боли, всю глубину которой она не осознавала. Как хорошо, что, повинуясь внезапному вдохновению, она сумела представить дело так, что слов Присциллы оказалось достаточно. Томас ей поверил, и теперь ей не стоит бояться того, что под давлением сына придется рассказать всю правду так, как она ее понимает.

Я давно знала, что Регина — твоя дочь, Томас. Типпи когда-то сказала мне, что настанет день, и я с полной уверенностью узнаю, наша ли она плоть и кровь.

Как ты можешь быть уверена?

Регина умерла, сынок. Если бы отцом ее был кто-то другой, она бы осталась жива.

Но… конечно же, она ни за что не повела бы с Томасом подобный разговор. Будучи любящей матерью, Джессика не стала бы возлагать на плечи сына тяжесть вины за смерть Регины. Благодаря поведению Присциллы Джессика смогла убедить Томаса посредством логики, единственного языка, который он понимает.

Бывшая жена указала правильное направление, посоветовав Томасу прочесть историю Толиверов, записанную в ее книге. Доказательство, которое сын искал, всегда было у него перед самым носом, в генеалогическом древе его рода, но он так ни о чем и не догадался. Томас, в отличие от Присциллы, в проклятие не верит.

Восемь лет назад, в ночь, когда тело Регины доставили в отчий дом перед похоронами, Вернон пришел в спальню бабушки. Его глаза осоловели от горя, вызванного смертью сестры и тем бесспорным фактом, что браку его родителей пришел конец. Вернон хотел знать, о каком проклятии кричала его мать. Тогда внуку исполнилось уже двадцать два года. Он был писаным красавцем, но горе сделало его похожим на маленького мальчика, который в детстве забирался к бабушке на колени, когда хотел «подластиться», как называла это Эми.

Джессика в общих чертах описала происхождение этого суеверия. Она видела, как лицо внука принимает все более скептическое выражение.

Когда бабушка кончила свой рассказ, Вернон подытожил услышанное в нескольких предложениях:

— Как я понял, бабушка, эта… анафема на Сомерсет наложена из-за того, что мой дед взял в жены тебя, а не другую девушку, на которой он обещал жениться прежде. В результате этого, как он считал, погиб его сын, а после появления на свет моего отца ты не могла забеременеть…

Джессика понимала, что слова эти кажутся просто нелепыми, учитывая то обстоятельство, что многие семьи пережили подобного рода трагедии. Но на этот раз дело касалось смерти детей Томаса.

— А потом проклятие усугубил отец, женившись на моей матери без любви, — с недоверчивым видом произнес Вернон.

— Твоя мама в это верит.