Дикий цветок

Острый запах смолы заполняет пространство кладбища, дорожки покрыты толстым слоем игл и хвои сосен и елей, и старые надгробья цветут зеленым мхом. Дорожки проглатывали звуки моих шагов. Иногда у ног возникали пни упавших деревьев, как бы говорившие: не торопись по этим дорожкам и не перепрыгивай вечность. И я шел медленно, и кладбищенская земля, напитанная дождем, прилипала к моей обуви.

Дядя Соломон, тут говорят, что земля эта из Иерусалима! Евреи Вермейзе хотели хоронить своих мертвых в святой земле, привезли землю из Иерусалима и покрыли это бесхозное место. Поэтому по сей день горожане называют эту землю «еврейский песок». Травы здесь высоки, растут дико и покрывают землю и могилы. Деревья, которые пустили корни в еврейской земле, это не кедры, не пальмы, не масличные, а только ели и сосны, и они склонены над старыми надгробьями. Дождь льет между ветвями, и большая лужа образовалась вокруг одного надгробья, на котором выбито: «Памятник Иакову. Юноша умер в пять тысяч восемьсот тридцать седьмом году. Да покоится душа его в цепи дней жизни».

Юноша Иаков умер в 1076 году, и я положил на его могилу камушек в память Амалии. Хотя я не приехал в Германию для чтения псалмов в поминовение душ, а развлекаться, но здесь, на старом кладбище в Вермейзе, в день годовщины смерти Амалии, жизнь виделась далеко-далеко. Около могилы юноши Иакова я чувствовал себя, словно специально приехал из Иерусалима, чтобы почтить его память, но обращался к нему словами Амалии.

Дядя Соломон, в армии мы много философствовали по поводу «еврейской проблемы». Одним из самых больших философов между нами был Ихиям Тамим из Кфар Шмарияу. Отец его был строительным подрядчиком, и он был самым богатым солдатом в нашем батальоне. Разговоры о евреях, были, главным образом, в моменты отчаяния. Помню это однажды, после похода из базы Тель-Ноф до кибуца Пальмахим, когда мы были загружены поклажей, как ослы, и месили грязь под беспрерывным дождем. Останавливались, и вновь продолжали идти через цитрусовые сады и канавы, полные воды, скользили в болотной жиже, пока не дошли до широкого канала с избытком наполненного водой, который перекрывал нам дорогу. Получаем приказ – переплыть канал, чего не пожелаю ни себе, ни нам, никому. Отчаяние не то слово. Пришли на базу, промокнув до костей, а в душевой лишь едва теплая вода. И богач Ихиям обнажает волосатую грудь, на которой сверкает медальон из чистого золота в форме маген-давида, и решительно говорит: «Кому это все надо!»

Пришел я тогда домой и рассказал все Амалии, как и всегда ей рассказывал обо всем. И она решила для меня «еврейскую проблему». Она положила мне на тарелку большой кусок пирога и сказала: «Мальчик, ешь, и не говори глупостей. Что это значит – кому нужны евреи. Кто-то спросил тебя, нужны они или не нужны? Ты еврей, и все тут дела, ничего против этого нельзя сделать».

И тут, в Вермейзе, я стоял напротив серого надгробия юноши Иакова и сказал ему все эти мудрые слова Амалии. Душа Амалии чиста в цепи жизни, как и душа юноши Иакова, оба они – в одной жизненной цепи. На старом кладбище в Вормсе я помолился за возвышение души моей Амалии, и знал, что делаю верное дело. Ведь она по-особому относилась ко всем старому. Положил я руку на надгробье и сказал поминальную молитву – «Кадиш». Последний раз я говорил его над могилой отца в Иерусалиме, и вот, сейчас, – над могилой юноши из одиннадцатого века. Ведь отец говорил мне всегда: «Мойшеле, все сыны Израиля ответственны друг за друга».

Дядя Соломон, мудрецы наши говорили, что все сыны Израиля – братья – много мудрого говорили наши мудрецы – и вот, я стою у двух надгробий двух верных друзей, как братьев, одинаковых, как близнецы, надгробий, глубоко осевших между травами и приклоненных одно к другому, словно боятся потерять друг друга. Это могилы Меира фон-Ротенбурга и Александра Бен-Шломо Вифмана. Ивритские буквы на серых камнях сильно стерлись в течение времени, и я напрягаю зрение, чтобы прочесть букву за буквой:

«Учитель наш великий рабби Меир. / Надгробие это поставлено в изголовье / великого нашего учителя/ Рабби Меира, сына рабби Баруха. / Римский цезарь заключил его в тюрьму 14 дня в месяце Таммуз 5046 года / и рабби умер 19 дня в месяце Ийяр в 5053 году / в тюрьме и не был похоронен / до 4 дня в месяце Адар 5067 года./ Кристальная душа его между кристальных душ праведников мира / находится в раю. Аминь».

«Это надгробие поставлено у изголовья хасида / Александра Бен-Шломо/, который умер в Судный день, пятый день недели / и похоронен 11 дня в месяце Тишри 5068 года. / Всем стремлением его жизни, которое Всевышний выполнил, / было выкупить великого нашего Учителя Рабби Меира Бен-Баруха, / тело которого много лет держалось в тюрьме без погребения. / Праведник этот выкупил с Божьей помощью тело Учителя / и теперь он удостоен счастья найти вечный покой /ив небесном мире он будет сидеть среди праведников в раю. / Аминь! Аминь! Аминь!»