Дикий цветок

Дядя Соломон, я уже собирался покинуть кладбище с чувством, что почтил память Амалии, как полагается, но в этот момент усилился дождь и порывы ветра. Я вынужден был укрыться под козырьком входа в дом омовения. Передо мной качались деревья, обретая какие-то странные формы, напоминающие мне скульптуры отца. Творческий путь отца осложнился многими отклонениями, показывая сложный процесс восприятия реальности и те необычные формы, в которых эта реальность воплотилась в его душе. Отношение отца к реальности было очень личным и очень трагическим. В его творчестве необычайно чувствовался трагический хаос. Невозможно понять его скульптуры без того, чтобы отделить их от хаоса, в который они погружены. Внутренний смысл его творчества можно понять лишь как восстание против здравого смысла. Может, реальность виделась отцу как хаос, ибо всю жизнь он восставал против нее, и потому он относился к своей жизни, как к несчастной реальности. Дядя Соломон, всю правду я узнал, вернувшись с «Войны на истощение». Тогда я открыл ящики письменного стола отца, нашел его дневник, и стало мне понятно, что источник хаоса в его скульптурах – в одной тяжкой тайне. И так пишет отец: «…Придет день, и я предстану перед небесным Судом, и верховные судьи выслушают мои доводы и вынесут мне приговор…»

Дядя Соломон, речь идет о Несифе, тайну которой ты, конечно же, знаешь. В дневнике отец обращается к Всевышнему, чтобы Он в великом Своем милосердии освободил его от невыносимости греха, который совершил отец с Несифой. Вся история записана в дневнике. Отец взял себе в жены женщину, которая была наложницей богатого иерусалимского араба. Отец оторвал еврейку от араба точно так же, как оторвал шейх Халед арабку Несифу от своего еврейского друга Элимелеха. И я не оставил страну из-за Адас и Рами, и двух тяжелых войн, которые прошел, а, главным образом, из-за завещания отца! Но именно, здесь, за границей, все стало в семь раз тяжелей. В Израиле я почти не глядел в глаза арабов, а здесь я на передовой линии перед глазами арабов, полными ненависти. Я встречаю их в каждой стране и в каждом городе, иногда начинаю разговор с кем-то из них, и вижу эту ненависть в его глазах. Но я не приехал сюда искать ненависть в глазах араба, который, быть может, мой брат. Дядя Соломон, прошу тебя, поезжай в Иерусалим и прочти дневник отца. Он спрашивает у Бога о судьбе Несифы и ее, вернее, его сына. Друг отца, шейх перевез Несифу через иорданскую границу и спас ее от суда за нарушение «чести семьи» при условии, что отец навсегда оставит ее, и ничего не будет знать о младенце. Может, ты все-таки знаешь что-то о ее судьбе и судьбе ребенка, которого она родила? Я решил развязать этот узел, и кое-что предпринял. Может это невозможное дело, но я не успокоюсь, пока не почувствую, что сделал все возможное, чтобы найти брата или сестру. Эта тайна отца лежит на мне тяжестью. Мне некуда возвращаться, кроме как в дом отца в Иерусалиме, но я боюсь сидеть за его письменным столом, смотреть в ящики и думать об его тайне. Дядя Соломон, мой добрый, мудрый и верный друг! Нет у меня во всем мире сообщника, кроме тебя, в этом, изводящем мою душу, деле.

Из старого Вермейзе я перешел в новый Вормс. На ветру и под дождем я шатался по улицам чужого города, зашел в столовую, что-то поел и попил, и снова пошел гулять по улицам, пока мне это не надоело. И тогда я пошел на вокзал, чтобы сесть на поезд в любом направлении. По дороге остановился у витрины маленького магазина, в котором продавали шерстяные свитера ручной работы. Мне действительно было холодно, и я решил согреться в теплом свитере. Оказалось, что это не простой магазинчик. Свитера, продающиеся в нем, связаны руками неизвестных вязальщиц и продаются с письмом благословения. Купил я белый свитер и, всунув руку в карман, обнаружил письмо: «Дорогой покупатель, я желаю тебе, чтобы свитер, который я связала тебе, не зная тебя, согрел тебя. И если ты пожелаешь познакомиться со мной, я приглашаю посетить меня. Эльфрида Шульце, переулок «Старый город, номер 4».

Был поздний час, вечерело, и, несмотря на это, я пошел по паутине переулков, чтобы отыскать эту чужестранку, связавшую мне теплый свитер. Не поверишь, но я вернулся в старый Вермейзе. Снова увидел сосны еврейского кладбища, которые надели на свои вершины серые шапки облаков. Я нашел переулок, который искал. Домики вдоль него были низкими, и дом опирался на дом. Переулок был пуст, не видно было в нем ни одной живой души. В тишине лишь слышны были переливающиеся воды в канализационных колодцах. Окна в домах были узкими и тянулись длинными рядами, и под красными крышами выделялись окна мезонинов. Я шел по мостовой, мощенной грубыми камнями, пока не добрался до дома под номером четыре, перед которым рос каштан с широко раскинувшейся кроной, качающийся на ветру, и от него шел запах горячего и свежего хлеба. Я открыл дверь и вошел в этот чудесный запах.