Дикий цветок

Но я «поймала попутку» на Мойшеле, пошла с ним под хупу, и тут грянула война. Кончился веселый застой в экономике Леви Эшкола, кончился смех, и кончилась наша юность. Господи, я гуляю с симпатичным юношей в эту прекрасную ночь, но все прошлое – со мной. Я могла бы в эту ночь быть счастливой, если бы не это бесконечное копание в сумке воспоминаний. Ведь все же надо жить в настоящем, и наслаждаться каждым его мигом. Но у меня нет настоящего, есть лишь прошлое, перегруженное запутанными проблемами, прошлое, которое набрасывается на меня, подобно тигру, и я вся изранена в борьбе с ним. Поколение Соломона не устает повторять мне: ты молода, и вся жизнь у тебя впереди. Дядя все еще видит во мне маленькую симпатичную девочку. Как ему объяснить, что нет никакой связи прожитым годом и пережитыми испытаниями? По тому, что я пережила, я могу сегодня праздновать сто двадцатый год рождения. Дядя Соломон повторяет: слушай меня, ибо я уже стар и знаю, что такое – жизнь. Я смеюсь. Мудрый дядя он все еще ученик в школе жизни, который никак не может перейти в следующий класс. И Амалия всю жизнь, до кончины, сидела в одном единственном классе. Картина мира для нее была ясной и четкой: в центре этой картины был кибуц, а вне его – ничего. Мудрая Амалия всегда говорила общими понятиями. К любой жизненной ситуации у нее была присказка, готовая сентенция. За день до свадьбы она поговорила со мной, как женщина с женщиной, давала мне добрые советы, как должна вести себя замужняя женщина, потянулась, и сказала: у меня есть опыт жизни. И, конечно же, присовокупила одну из своих сентенций. Три вещи расширяют кругозор человека: красивая квартира, красивая жена, красивая посуда. Но что мне делать, если у меня в красивой квартире стоит старое кресло Элимелеха, уродует всю комнату, а я сижу только в нем. Я одна в этом дряхлом кресле, в моей пустой квартире, а одна из сентенций Амалии говорит: нехорошо человеку быть одиноким. Я – красивая женщина, точно как в сентенции Амалии. Но что мне делать со своей красотой, если все друзья покидают меня? Ушли и Мойшеле, и Рами, и так же Юваль удовлетворит страсть и оставит меня. Останутся со мной на всю жизнь лишь один насильник и один покойник. Мой насильник не устает терроризировать меня. Погибший Ники обнимает мою душу в эту прекрасную ночь. Не забыла я и красивую посуду из сентенции Амалии. Есть у меня такая, очень красивая тарелка. Но что делать, если Мойшеле пользуется ею, чтобы кормить собаку? Мудрая Амалия ошиблась в отношении глубокой веры в человека. Она верила каждому слову Мойшеле, даже тогда, когда он сказал, что не может без меня прожить даже один день. Теперь он вдруг может жить без меня всю жизнь. В своем же стиле Амалия бы ответила мне: таковы они, мужчины. Сказала же Амалия Хаимке: жизнь продолжается. И была права. Мертвые продолжают жить в моей душе. Мертвые меня любят, хотя бы они. Амалия еще говорила: главное, здоровье! До того верила в это, пока не умерла.

Покойная Амалия и покойный Ники – мои добрые друзья в эту ночь. Амалия говорит со мной языком дяди Соломона, да продолжится его жизнь до ста двадцати: ты молодая девушка, и вся жизнь у тебя впереди. Ну, и что мне принесет будущее? Если имя Мойшеле будет именем этого будущего, неотступным будет со мной страх. Холодные его глаза, замкнутое лицо, губы сжимающие курительную трубку – так поставил меня Мойшеле в угол за мою измену. Я боюсь, и холодно моей душе даже в такую чудную ночь с веселым Ювалем, и я убегаю в горячие объятия покойного Ники. Мертвые не способны приносить зло живым. Что за глупые мысли приходят мне в голову! В последнее время ко мне приходит много таких странных мыслей. Дядя Соломон сказал мне, что если Мойшеле покинет страну, он будет считать его выкрестом, просидит неделю траура, считая Мойшеле умершим! И тогда, как все умершие, он вернется любить меня, как любил меня покойный Ники. Мойшеле, странствующий по миру, вообще не Мойшеле, а лишь двойник умершего Мойшеле, который вернулся ко мне и находится в моем кармане в виде украденного у дяди его письма.

Юваль идет впереди Адас, и печальные ее глаза следят за его неизменным сиреневым полотенцем. Юваль все время петляет, и они то проходят через заросли, где сорные травы заглушили все живое, репейники выросли в человеческий рост, и шаги между травами выгоняют в небо аистов, совершающих перелет на север. Заросли полны голосами и писком, и место, кажущееся пустынным, неспокойно. Ноги Адас исцарапаны, слух ловит голоса птиц, которые, кажется, звучат из ее души. Голос Юваля доносится с конца тропы, от длинного строения, знакомого Адас, под навесом которого, собраны старые станки. «Адас, куда ты исчезла?»