Дикки-Король

Возникло замешательство. Когда Морис предлагает выпить еще по кружке или повторить заказ, то платит всегда не он. Клод замечает колебания, и поскольку он впервые испытал такое удовольствие на концерте, осмеливается спросить, нельзя ли ему, если это никого не смущает, угостить всех присутствующих… Никого это не смущает. А г-н Герен, сидящий на другом конце стола, стряхнув с себя блаженную одурь, тонким голосом вдруг заявляет:

— В таком случае я плачу за бутерброды или горячие сандвичи!

Все в полном восторге. Клод тоже. А еще говорят, что белое вино напевает тоску…

И вот уже утро. Он все, абсолютно все припоминает, попивая кофе, у которого привкус чернил, и проглатывая рогалик, который, естественно, кажется ему жестким, как промокашка. На ночном столике большая, в тридцать сантиметров диаметром пластинка, на которой написано: «Дикки Руа поет о Любви»; смокинг на фотографии так же, как и заглавная буква в слове «Любовь», усеян маленькими переливающимися блестками. Чтобы подчеркнуть феерию зрелища.

«Совершенно необходимо прекратить пить», — думает Клод, уставившись на эту штуковину. И все же в течение нескольких часов он немного меньше думал о Фанни.

Она играла в спектакле «Свадьба Жаннетты» в Видобане. Ее свободный день совпал с выходным Дикки. Их разделяла какая-то сотня километров… Разве можно было ей помешать?.. К тому же дал слово — держи. Пообещал же Алекс Дикки не поднимать шума, если приедет Мари-Лу. Она приехала. Влетела в комнату Дикки.

— Фредерик! Деточка моя! (Она огляделась.) Подумать только — гранатовый плюш! Декорация к пьесе «За закрытыми дверями». Неудивительно, что ты пал духом, бедняжка!

Он уже добродушно улыбался, радуясь, что она все такая же — те же букольки, та же немодная броская косметика, задорный смех и оживленность, та же глубоко упрятанная нежность, смелость и практичность, скрывающиеся под нарядной одеждой «маленькой женщины» 50-х годов, — ну просто Мартина Кароль, Дорогая Каролина…

— Это заметно?

— Еще как! Потухший взгляд, сам худой, как жердь. Что толку таскать за собой врача, если ты все равно так жалко выглядишь? Эта стерва тебя серьезно ранила?

— Ерунда. Похромал три дня…

— Ну и шумиху подняли вокруг всего этого! Значит, ты не захотел переспать с ней, да? Кстати, о сне, я встала в девять часов, чтобы успеть приготовить для тебя пирог, дорогой, но я его «проспала», если можно так сказать, честное слово! Так закажи что-нибудь, мы поедим, и ты расскажешь о происшествии.

— Закажи сама…

— О, здесь я не решаюсь. В этих претенциозных отелях такая вычурная кухня! Пожалуй, устрицы и бифштекс лучше всего для фигуры, к тому же вечером я ужинаю с друзьями… А завтра пою в Эксе, неблизко отсюда.

— Что ты поешь?

— «Дочь тамбур мажора». (Она напела мотив.) Видишь, мне фониатр не нужен. На голос не жалуюсь! Он мне еще послужит! Да! Еще пять-шесть лет… О! Фредерик! Подумать только, они лишили тебя отдыха, — а я так хотела показать тебе, что мне предлагают… Для первого взноса я еще недостаточно скопила, но… Знаю, что ты скажешь. Нет, нет. Никаких денежных дел между нами! Но вот если бы ты ушел со сцены, мы могли бы стать компаньонами… Мечта! Представь себе — море, устрицы и креветки, небольшой кабачок с камином, добропорядочная солидная клиентура, маклеры и нотариусы, которые по три часа не выходят из-за стола, а когда дело пошло — управляющий и летний отдых, отдых… Это тебя не вдохновляет?

— Меня больше бы вдохновил отдых с тобой, — вздохнул он. — И даже просто отдых.

— Ну так через четыре-пять лет…

— Так долго я не продержусь.

— Молчи! Не говори об этом, мой милый птенчик! Ну что ты!

Она присела на кровать рядом с ним, маленькая, пухленькая и тем не менее крепенькая. Типичная ведущая ревю, каких было много в прошлом, мини-дива, как тогда говорили. Такие очень нравились провинциальным зрителям. И при этом несгибаемая женщина, никогда не теряющая голову. Хороший человек, без лишних эмоций. Около нее Дикки отогревался, как у очага в укромном и тихом углу. Он нежно, без особой страсти обнял ее и глубоко, блаженно вздохнул, уткнувшись лицом в круглое декольте. Его длинные серебристые волосы рассыпались по груди Мари-Лу. Она ласково гладила его по голове. Шептала что-то, успокаивала. Ему было хорошо. Не изумительно, но хорошо.

— Мой бедный котенок! Все это пустяки… Тебя обидели… Ты потрясен… Но не нужно себя терзать… Ты же знаешь, каковы люди. И это забудется, как все остальное… Пока еще зрители валом валят… Так ведь?

— Почти…

— Значит, все отлично!

Для Мари-Лу ничто, кроме полного зала, не имело значения. Сбережения, хорошая еда и милый дружок…

— Все забывается, понимаешь. Когда поймут, что она просто-напросто хотела сделать себе рекламу…

— Что?

Принесли устрицы.