Дикобраз

И погрузился в молчание. Солинский уже прослышал о конфузе, приключившемся с бывшим президентом. Пожалуй, он впервые выглядит таким – съежившийся, жалкий, самый обыкновенный старик, сгорбившийся за столом перед полупустой банкой йогурта. И вдруг он заговорил.

– Они любили меня, – произнес он. – Мой народ меня любил.

Оставить без ответа эту реплику, думал Солинский. Но чего ради? Только потому, что тиран навалил в штаны? Я же Генеральный прокурор и таковым останусь при любых обстоятельствах, об этом нельзя забывать. И он произнес спокойно и уверенно:

– Они вас ненавидели. Ненавидели и боялись.

– Больно просто у тебя выходит, – тут же откликнулся Петканов. – Конечно, тебя это больше устраивает. Вот ты и врешь.

– Они ненавидели вас.

– Они говорили, что любят меня. Много раз говорили.

– Если встать над человеком с палкой, и велеть ему признаваться в любви к вам, и все время бить его и бить, рано или поздно он скажет все, что вы хотите услышать.

– Ничего подобного. Они любили меня, – повторил Петканов. – Они называли меня Отцом Народа. Я посвятил им всю свою жизнь, и они это знали.

– Это вы называли себя Отцом Народа, а лозунгами размахивали тайные агенты в штатском, вот и все. Вас ненавидели все.

Не обращая больше внимания на Солинского, бывший президент встал, подошел к своей кровати в углу комнаты и лег. И снова повторил себе, потолку, Солинскому, застывшему в дверях безмолвному охраннику:

– Они меня любили. Вот что вам как кость в горле. И никогда вы с этим не примиритесь. Запомни.

И закрыл глаза.

Лежа в кровати, он, казалось, снова обретал твердость и упрямство. Плоть была дряблой, в складках, но костяк проступал резко и отчетливо. Солинский хотел уже отвести взгляд, как вдруг заметил стоявшую под низкой кроватью глиняную плошку, из которой тянулись по полу зеленые побеги. Значит, слухи не врут – Стойо Петканов и в самом деле ставит дикую герань под кровать, суеверно воображая, что это принесет ему крепкое здоровье и долголетие. Всего лишь вздорная причуда диктатора, но сейчас она испугала прокурора. Крепкое здоровье и долгая жизнь. Петканов любит хвастаться, что и отец его и дед дожили до ста лет. Этак и он протянет еще четверть века? Перед глазами Петра вдруг возникла картина будущей реабилитации президента. Он представил себе телесериал «Стойо Петканов. Моя жизнь и мое время» с девяностолетним звездой в главной роли. И себя, изображенным в этом сериале последним подлецом.

Бывший президент захрапел. Даже в этом он непредсказуем. В его храпе нет ничего болезненного и смешного. Напротив: это был властный храп, объявляющий, что аудиенция закончена. Генеральный прокурор послушно направился к двери.

Он разочаровался в людях. Они спасались бегством, умирали, хворали. Как истый крестьянин, он презирал хворь. А они становились покорными, слабели, дряхлели. Чему он выучился в Варкове? Он прошел там испытание на прочность. Каторжный труд, побои тюремщиков, постоянное тревожное ожидание: вот-вот снова нагрянут фашисты в зеленых рубашках, с дубинками в руках. Железногвардейцы забили насмерть шестерых его товарищей по камере, пока охрана преспокойно играла в карты. Человек, прошедший суровую школу Варкова, любил повторять Петканов, не изменит делу социализма и коммунизма. А что шепнул ему товарищ во время прогулки в тюремном дворе в его первую неделю пребывания в Варкове?

В стенах тюремных узнаешь ты:
Камни дробятся, а души тверды.

Он остался верным. Его страна была самым верным из союзников Советского Союза, а потом началось предательство и все развалилось. Как крепки они были совсем недавно, как едины! Какое уважение внушали они всему миру, какой страх! В 1968 году мир увидел, что такое решительная и твердая братская помощь. Во Вьетнаме провалилась империалистическая авантюра фашистской Америки. Социализм могучей поступью повсюду продвигался вперед: в Азии, в Африке, в Европе. Это было время великой надежды, когда вожди социализма непоколебимо стояли рядом, плечом к плечу.

А взгляните на них теперь. Эрих сбежал в Москву, спрятался, словно крыса, в чилийском посольстве и ждет самолета, чтобы перебраться в Северную Корею. Кадар умер, но сперва предательски открыл свои границы; венграм никогда нельзя верить. И Гусак тоже умер; сжираемый раком, он с перепугу позволил свершить над собой предсмертный обряд попу в сутане; а сломал его тот писака, которого ему давно надо было скрутить. Ярузельский, наоборот, переметнулся на другую сторону; утверждает, что поверил в капитализм. Чаушеску, тот, по крайней мере, пал в борьбе, если бегство и расстрел считать борьбой. Он всегда был лошадкой с норовом, Николае, все свою выгоду выискивал, бил и по тем и по другим воротам, отказался присоединиться к братской акции шестьдесят восьмого года. Но все-таки у него был крепкий хребет, и он до самого конца старался не отпускать вожжи.