Как и любой заключенный, Головин тщательно обследовал свое узилище. Каземат был достаточно большой, но цепь не позволяла казаку приблизиться к дверям. В полукруглой внешней стене высоко пробиты два узких окна-бойницы: в них он видел небо и легкие облака, а ночью — яркие звезды. Решеток на оконцах татары не поставили: зачем, если отверстия настолько узки, что в них можно только руку просунуть? Но попробуй еще дотянись до бойницы! Пол из толстых каменных плит, стены из огромных валунов, а крепкая дверь усилена железными полосами. За ней слышались мерные шаги стражника. Убежать отсюда практически невозможно, разве что превратиться в голубя и выпорхнуть на волю через окно.
Утром и вечером приходил неразговорчивый тюремщик, ставил на пол миску с похлебкой, рядом клал кусок ячменной лепешки и деревянную ложку. Похлебка оказалась вполне сносной: ее варили с бараньей требухой и даже добавляли небольшие кусочки мяса. Иногда давали рыбу и несколько яблок.
Как ни странно, никто не проявлял интереса к пленнику, словно о нем забыли. Тимофей наблюдал в узкое окно за сменой дня и ночи, считал проведенные в неволе дни и каждый раз при скрипе открывающейся двери ожидал увидеть Азис-мурзу или кривоногого сотника Ахмета, но появлялся все тот же мрачный тюремщик. Что же замыслили басурманы, неужели их больше не интересует, куда делся наследник Алтын-карги?
Постепенно раны начали затягиваться, и казак почувствовал себя лучше: перестало знобить по ночам, исчезла надоедливая боль в голове, а на рассеченных плетью ребрах остались только длинные, покрывшиеся розоватой корочкой царапины. Убедившись, что движения не причиняют боли, он принялся ежедневно мучить себя физическими упражнениями: приседал, отжимался от пола, пытался порвать тянувшуюся от ноги цепь. Потом начинал биться с воображаемым противником на кулаках или на саблях, отражая невидимые удары. Это помогало скоротать медленно тянувшееся время. А оно текло как патока: день казался долгим, а ночь — нескончаемой. Тимофей беспокойно ворочался на соломенной подстилке, гремел цепью и с нетерпением ждал рассвета — при солнечном свете было как-то веселее.
Чтобы не забыть звук человеческого голоса, Тимофей пел песни и разговаривал сам с собой, но тихонько, опасаясь, как бы не услышала стража. Временами он подолгу сидел в углу, мысленно уносясь далеко от Крыма, в ставший родным домом монастырь отца Зосимы. Представлял, как старец читает арабские книги, как братия гонит коней на водопой, как служат молебен в маленькой деревянной церквушке. В такие минуты у него крепла уверенность, что Бог его не оставит и стены темницы раздвинутся. Но проходили день за днем, одна темная ночь сменяла другую, а Тимофей по-прежнему волочил по каменным плитам гремевшую цепь и получал похлебку в глиняной миске. Ничто не менялось в раз и навсегда заведенном порядке ханской тюрьмы. Наверное, в башне сидели и другие узники, но казак ничего не знал о них. В его каменный мешок не долетали никакие звуки, кроме шагов караульного за дверью.
Неожиданно его навестил сотник Ахмет — он влетел в каземат, щелкая по голенищу сапога длинной плетью, но благоразумно остановился у дверей. За его спиной торчал молчаливый надзиратель.
— Сидишь? — заорал сотник. — Собака на цепи! Тимофей встал, прислонился плечом к стене и ждал, что последует дальше.
— Думаешь, легко отделался? — брызгал слюной сотник, но не двигался с места. — Погоди, дойдут и до тебя руки!
В этот момент его кто-то окликнул из коридора, и Ахмет так же внезапно исчез, как и появился. Тюремщик закрыл дверь и лязгнул засовом. Головин ждал, что Ахмет вернется, но тот больше не пришел. И опять потянулись однообразные дни.
Примерно через неделю после появления Ахмета в каземат вдруг заявился сам Азис-мурза.
«Ну, сейчас начнется, — напрягся Тимофей, увидев начальника ханской стражи. — Держись, казаче, теперь между жизнью и смертью даже блоха не проскочит».
Однако мурза повел себя странно: он, как и сотник, остановился у двери и пропустил вперед старичка в большом тюрбане и засаленном халате. Подслеповато щурясь, старикан начал внимательно разглядывать узника, словно ощупывая его слезящимися глазами.
— Якши? — самодовольно усмехнулся Азис-мурза.
— Чок якши, — прищелкнул языком старик.
Они немного пошептались и ушли. Казак вновь остался один на один со своими мыслями: кто приходил к нему вместе с мурзой, о чем они шептались? И чего теперь ждать?
Ждать пришлось недолго. Утром следующего дня в башне послышался топот многих ног, и в каземат ввалилось несколько стражников с деревянными рогатками. За их спинами прятался похожий на борца мускулистый бритоголовый татарин. В руках он держал свернутый кольцом аркан.