Дикое поле. Приднестровский разлом

Но возможность приобрести то, что тебе никогда не принадлежало — территории и живущих на них людей, — не давала и не дает спокойно спать вождям новых империй, не таких больших, какой была российская. И в языке ли дело? Под языковым прикрытием зарождался новый национал-социализм. Ему требовались враги. Ему требовалась национальная идея. Ему требовались территориальные проблемы. И таковой стала не только приднестровская. 28 ноября 1991 года, выступая в парламенте Румынии, бывший премьер-министр Молдавии Мирча Друк заявил: “Синдром ампутирования никогда не исчезнет. Поэтому считаю необходимым и срочным следующее. Первое — сегодня-завтра Парламент и Правительство Румынии должны высказать свое отношение к референдуму на Украине. Признание строящегося украинского государства возможно лишь после решения проблем, связанных с последствиями пакта Молотова—Риббентропа, то есть после того, как Украина вернет румынские территории, аннексированные советской империей... в противном случае между Украиной и Румынией возникнет новая Северная Ирландия, новый Ливан, новый Кипр”. Территориальные претензии к Украине — это только цветочки. В 1992 году Народный Фронт потребовал объявить, что Молдавия находится в состоянии войны с Россией. И отдельные подобные заявления даже прозвучали из уст президента Снегура. Хорошо, хоть украинцы и россияне не отнеслись ко всему этому серьезно.

А потом была эта свадьба.

Пробираясь сквозь толпу, мы вначале не поняли, что происходит. В те дни большое скопление народа на центральной площади Кишинева было явлением обычным. Тем более, у памятника Штефану чел Маре (Стефану Великому). Мода собираться и митинговать у его подножия сложилась еще весной 89-го. Повод нашелся легко. Газета Союза писателей “Литература ши арта” (“Литература и искусство”) пустила слух, что Стефана хотят снести, а на его место водрузить то ли Ленина, то ли Пушкина. Хотя Лениных в Кишиневе и так, надо сказать, было в избытке, да и памятник Пушкину, как напоминание о его кишиневской ссылке, стоял в городе уже больше века. Наверное, кто-то этому поверил, вспомнив, что при советской власти, особенно в сталинский период, много чего посносили. И не только памятники. Кроме того, разжигаемая национальная истерия сводила людей с ума. Отдельные патриоты начали спиливать и выкорчевывать березы вдоль дорог, видя в них символ российской империи.

Так или иначе, но с этого времени площадка у памятника больше не пустовала. Молодые люди охраняли Стефана день и ночь, выставив плакаты с лозунгами “Чемодан-вокзал-Россия!”, “Русское — вон из Молдавии!”, “Россия! Забери своих заблудших сыновей!” и “Да здравствует Великая Румыния!” К своему ежедневному пребыванию у памятника они так привыкли, что Стефан Великий, видимо, стал им казаться живым участником политического процесса.

В толпе, сквозь которую мы пытались пробраться, много было хмельных, благо щедрые молдавские виноградники еще не устали поить. Много было веселых, но каким-то странным, почти дьявольским весельем. Наконец, мы увидели, что перед памятником свершается обряд бракосочетания. Им руководил православный священник. Уже не совсем юная невеста красовалась в роскошном белом платье под фатой. Рукава некоторых людей из ее окружения были украшены расшитыми национальным орнаментом полотенцами. И только жених не был ничем украшен. Он стоял с сумрачным и неприступным видом, видимо, не до конца понимая, что происходит.

А происходило вот что. Молдавская поэтесса Леонида Лари, заявив, что возрождение нации дороже собственных детей, развелась со своим русским мужем, с которым нажила двоих ребятишек, и решила выйти замуж за памятник Стефану Великому. Толпа все воспринимала всерьез. Священник (как позже выяснилось, это был не просто священник, а еще и депутат Верховного Совета СССР по фамилии Бубуруз) постучал обручальным кольцом по постаменту, затем надел это кольцо на палец Леониде и объявил “молодых” мужем и женой. Толпа радостно приветствовала новую семью. Оркестр исполнил свадебную молдавскую мелодию.

Временами казалось, что пятисотлетний Стефан готов запустить свой тяжелый крест, который он долгие десятилетия держит над Кишиневом, в толпу и убежать куда глаза глядят. Но памятники не умеют бегать. И не умеют кричать. Они умеют только грустно смотреть.

Я бы тоже загрустил. Уж очень грустным было это зрелище. А то и страшноватым. Но в тот момент я почему-то засмеялся. И в ту же секунду ощутил страшный удар в лицо. Даже не успел сообразить, кто его нанес. В глазах потемнело.

Попав в переделку у памятника Штефану чел Маре, отлеживался у друзей. Тем более, что окна их квартиры выходили на центральный проспект, недалеко от площади, и можно было некоторые события наблюдать прямо через стекло. А события были. 7 ноября 1989 года “фронтисты”, возглавляемые Ионом Хадыркэ, напросились участвовать в праздничной демонстрации. Их просьба почему-то никому не показалась странной. Разрешили и пропустили на площадь.