Воронцов изучал взглядом лицо Трешикова. Огонь в его глазах пылал с такой силой, что Трешиков хотел отодвинуться, но Воронцов внезапно сжал его запястье жесткими пальцами.
– Верно. В этом-то все и дело. Кто-то приказал тебе…
– Нет, Алексей! Я пришел навестить тебя. У меня выдался первый свободный час с тех пор, как… Послушай, ты должен наконец успокоиться. Расследование теперь находится в руках ГРУ. Алексей, я просто хочу быть уверенным в том, что ты поправишься!
«Не высовывайся – и останешься в живых», – недвусмысленно говорили панические нотки в его голосе. Воронцов продолжал крепко сжимать его запястье.
– Вера Силкова
Он отпустил запястье Трешикова. Тот немедленно принялся растирать руку, как будто ее жгло огнем. Голова Воронцова снова бессильно опустилась на подушку.
– Я… Хорошо, Алексей, хорошо. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ведь я пытался удержать тебя. Тебе следовало послушать меня… выполнить распоряжение…
– Может быть, – неохотно признал Воронцов. – Что тебе известно, Игорь?
– Ничего! – воскликнул Трешиков.
Это казалось правдой. Было бы прекрасно, если бы это и впрямь оказалось правдой.
– Кто позвонил тебе? Кто сказал, чтобы ты пришел ко мне?
Трешиков энергично затряс головой.
– Я собираюсь предоставить вам отпуск, майор, – произнес он, цепляясь за формальность, как за последнее оружие.
Губы Воронцова раздвинулись в улыбке, но глаза оставались жесткими, как кремень. Раньше Трешиков не замечал у него подобного взгляда.
– Бакунин? – Трешиков не сумел скрыть своего замешательства. – Я так и думал. А перед кем
– Откуда мне знать? – сердито выпалил Трешиков.
– Ты мог бы догадаться.
– Я не знаю.
– Успокойся, Игорь, и помни о своих гландах.
– У меня и в самом деле… – Трешиков не разобрал насмешки.
– …и пенсия, и дача, и жадная жена, Игорь. Я знаю.
– Тебе легко говорить, Алексей.
– Это ты избрал себе легкий путь, Игорь, – Воронцов вздохнул, его глаза наполнились болью. Казалось, разговор его утомил. Трешиков чувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах, но любое выражение начальственного недовольства сейчас выглядело бы по меньшей мере нелепо. – Я это знаю. Сам пробовал.
– Послушай меня, Алексей, и не высовывайся, – пробормотал Трешиков.
– Я мог бы так поступить… раньше, – отрезал Воронцов. – Мы бы выдохлись, следствие уперлось бы в тупик, и все было бы нормально. Но они не могли ждать – верно, Игорь? Им некогда было дожидаться, пока это произойдет. Разве тебя хотя бы немного не задевает, что им насрать на любые правила? Они даже ведут себя не как обычные гангстеры. Их
– Алексей, поверь, я вполне понимаю и разделяю твое возмущение. Но в итоге ты только…
– …сгинешь со всеми потрохами? Это я тоже знаю.
– Что же тогда?
– У меня нет выбора. Больше нет. Я докопался до самой сути.
Трешиков отпрянул, словно Воронцов объявил о том, что болен очень заразной болезнью. Ему было страшно. Алексей знал даже о том, что Трешиков никому не доложит об этом разговоре. Воронцов разбирался в его слабостях, знал о его жалости к себе и об остатках обычного человеческого достоинства, которые он пытался сохранять в самых тяжелых обстоятельствах.
– И я ничего… – начал Трешиков. Воронцов покачал головой. Трешиков подался вперед; на его лбу блестели капли пота. – Считай себя в отпуске. Это также означает, что расследование заморожено. Твоя команда будет реорганизована, люди получат новые назначения.
– Когда?
– Немедленно. Ради их же безопасности, Алексей. Подумай о них, каким бы ни было твое решение.
– Постараюсь.
– Будь осторожен, Алексей. Очень осторожен.
– Хорошо, – устало отозвался Воронцов. В его голосе звучало сожаление, словно у человека, навсегда прощающегося с земной жизнью ради чего-то большего.
Трешиков был очень испуган. Возможно, в других обстоятельствах он мог бы думать о Воронцове, как о непроходимом тупице, чье упрямство граничит чуть ли не с должностным преступлением… но не сейчас. Он встал, торопливо кивнул и направился к двери. Когда он оглянулся, Воронцов нарочно закрыл глаза.
Оказавшись в коридоре, Трешиков ощутил на себе взгляды всех членов команды Воронцова. К ним присоединился еще один оперативник, в котором он узнал Любина. Они расступились перед ним, но он чувствовал их враждебность. Было так, словно он вышел на некое пуританское судилище, где его вина автоматически доказывалась его обликом и поведением. Дураки, слепые идиоты!