ДИКОЕ СЧАСТЬЕ

   С угла на угол от брагинскаго дома стоял пятистенный дом Пазухиных, семья которых состояла всего из трех членов -- самого хозяина Силы Андроныча, его жены Пелагеи Миневны и сына Алексея. В их же доме проживала старая родственница с мужней стороны, девица Марѳа Петровна; эта особа давно потеряла всякую надежду на личное счастье, поэтому занималась исключительно чужими делами и в этом достигла замечательнаго искусства, так что попасть на ея острый язычок считалось в Белоглинском заводе большим несчастием, в роде того, если бы кого продернули в газетах.   -- А у Брагиных-то не того...-- заметила однажды Марѳа Петровна, когда оне вместе с Пелагеей Миневной перекладывали на погребе приготовленные в засол огурцы вишневым и смородинным листом.   -- А что, Марѳа Петровна?-- осведомилась Пелагея Миневна, шустрая старушка с бойкими черными глазами.   -- Да так!.. неладно,-- нарочно тянула Марѳа Петровна, опрокидываясь в большую кадочку своим полным корпусом по пояс; в противоположность общепринятому типу высохшей, поблекшей и изможденной неудовлетворенными мечтаниями девственницы, Марѳа Петровна цвела в сорок лет, как маков цвет, и походила по своим полным жизни формам скорее на счастливую мать семейства, чем на безплодную смоковницу.   -- Уж не болен ли кто?-- сделала догадку Пелагея Миневна, осторожно опуская на пол решетку с вымытыми в двух водах и вытертыми насухо кунгурскими огурцами.   К Белоглинском заводе климат был настолько суров, что огурцы росли только в тепличках и парниках, как это было у Пятовых и Шабалиных; а все остальные должны были покупать привозный товар. Обыкновенно огурцы привозили из Кунгурскаго уезда, как арбузы из Оренбургской губернии, а яблоки из Перми.   Пробойная и дошлая на все руки Марѳа Петровна, кажется, знала из своего уголка решительно все на свете и, как какой-нибудь астроном или метеоролог, делала ежедневно самыя тщательныя наблюдения над состоянием белоглинскаго небосклона и заносила в свою памятную книжку малейшия изменения в общем положении отдельных созвездий, в состоянии барометра и колебаний магнитной стрелки. На своем наблюдательном посту Марѳа Петровна изобрела замечательно точные методы изследования, так что, как другие великие астрономы, могла предугадывать события и даже предчувствовать, чего астрономы еще не могут добиться. Так и в данном случае, для Марѳы Петровны было совершенно достаточно заметить, что в брагинском доме длились некоторые тревожные признаки, как она сейчас же решила, что там неладно. Опытный пчеловод по гуденью пчел узнаёт состояние улья. Эти признаки были следующие: в горнице Гордея Евстратыча но ночам горит огонь до второго и до третьяго часу, невестки о чем-то перешептываются и перебегают по комнатам без всякой видимой причины, наконец сама Татьяна Власьевна ходила к о. Крискенту, что Марѳа Петровна видела собственными глазами. Кажется, достаточно...   -- В самом деле, не прихворнул ли у них кто?-- спрашивала во второй раз Пелагея Миневна, напрасно стараясь замаскировать свое неукротимое бабье любопытство равнодушным тоном.   -- Нет, все здоровы, а только что-то неладно... Вон в горнице-то у Гордея Евстратыча до которой поры по ночам огонь светится. Потом сама-то старуха к отцу Крискенту ходила третьева-дни...   -- Неужели?.. Как же это я-то ничего не заметила, Марѳа Петровна?..   В уме обе женщины сейчас же перебрали все подходящие мотивы, но ничего не обяснялось ими. Уж не сватают ли Нюшу, или, может, письмо откуда получили... Вообще это неожиданное открытие встревожило обеих женщин, и Марѳа Петровна сейчас после обеда, закинув какое-то заделье, отправилась сначала к Савиным, а потом к Колобовым. Эта наблюдательная и в сущности очень добрая особа работала на Пазухиных как мельничное колесо, но, когда на горизонте всплывало тревожившее ее облако, она бросала всякую работу, надевала на голову черную шерстяную шаль и отправлялась по гостям, где ей всегда были рады. Известный запас новостей мучил Марѳу Петровну, как мучит картежника каждый свободный рубль или как мучит нас самая маленькая песчинка, попавшая в глаз; эта девица не могла успокоиться и войти в свою рабочую колею до тех пор, пока не выбалтывала где-нибудь у Савиных или Колобовых решительно все, что у нея лежало на душе.   "Пошла наша кума со сплетней, как курица с яйцом",-- подумала Пелагея Миневна про Марѳу Петровну, но сказать это вслух, конечно, побоялась.   А Марѳа Петровна, торопливо переходя дорогу, думала о том, что авось она что-нибудь узнает у Савиных или Колобовых, а если от них ничего не выведает, тогда молено будет завернуть к Пятовым и даже к Шабалиным. Давно она у них не бывала и даже немножко сердилась, потому что ее не пригласили на капустник к Шабалиным. Ну, да уж как быть, на всякий чох не наздравствуешься.   Савины жили в самом рынке, в каменном двухэтажном доме; второй этаж у них всегда стоял пустой, в качестве парадной половины "на случай гостей". Сами старики с женатым сыном жили в нижнем этаже, где летом было сыро, а зимой холодно. Крытый наглухо, по-раскольничьи, широкий двор и всегда запертыя на щеколду ворота савинскаго дома точно говорили о том, что в нем живут очень плотно. Старик Кондрат Гаврилыч немножко "скудался глазами" и редко куда выходил; всей торговлей заправлял женатый сын. Собственно из этой семьи славилась сама Савиха, или Матрена Ильинична, высокая дородная старуха, всегда щеголявшая в расшитой шелками и канителью кичке. Красавица была в свое время и великая щеголиха, а теперь пользовалась большой популярностью, как говоруха. Сама Марѳа Петровна побаивалась бойкой на язык Савихи и выучилась у ней многим ораторским приемам.   -- Ах, кумушка, наконец-то завернула к нам,-- ласково встретила Матрена Ильинична гостью.-- А мы тут совсем мохом обросли без тебя...   -- То-то, поди, соскучились?-- отшучивалась Марѳа Петровна, стараясь попасть в спокойно-добродушный тон важной старухи.-- Авдотья-то Кондратьевна давненько у вас была?   -- На той неделе забегала под вечерок. Рубахи приходила кроить своему мужику. Дело-то непривычное, ну, и посумлевалась, как бы ошибочку не сделать, а то Татьяна-то Власьевна, пожалуй, осудит... А что?   -- Да я так сказала... живем из окна в окно, а я что-то давно по видала Авдотьи-то Кондратьевны. Цветет она у вас, как мак, и Гордей-то Евстратыч не насмотрится на нее.   Марѳа Петровна побоялась развязать язык перед Матреной Ильиничной, потому что старуха была нравная, с характером, да милую дочку Дунюшку недавно еще выдала в брагинский дом, пожалуй, неровен час, обидится чем-нибудь.   -- А как Кондрат Гаврилыч?-- тараторила Марѳа Петровна, заминая разговор.   -- Чего ему делается...-- нехотя ответила Матрена Ильинична.-- Работа у него больно невелика: с печи на палаты да с палатей на печь... А ты вот что, Лиса Патрикеевна, не заметай хвостом следов-то!   -- Я ничего, Матрена Ильинична... ей-Богу... Я так сказала...   -- Не заговаривай зубов-то, матушка, я немножко пораньше тебя родилась...   Делать нечего, Марѳа Петровна разсказала все, что сама знала, и даже испугалась, потому что совсем перетревожила старуху, которая во всем этом "неладно" видела только одну свою ненаглядную Дунюшку, как бы ей чего не сделали в чужом дому, при чужом роде-племени.   -- А я еще зайду к Колобовым, может, у них не узнаю ли что,-- успокаивала Марѳа Петровна:-- а от них, если ничего не узнаю, дойду до Пятовых... Там уж наверно все знают. Ѳеня-то Пятова с Нюшей Брагиной -- водой не разлить...   -- Ох, боюсь я за Дуняшку-то свою,-- стонала Матрена Ильинична.-- Внове ея дело, долго ли до какой напасти.   -- Так уж я зайду к вам, Матрена Ильинична, как пойду обратно, и все выложу, как на духу.   -- Ну, ступай, ступай, таранта.   Марѳа Петровна полетела в колобовский дом, который стоял на берегу реки, недалеко от господскаго дома, в котором жили Пятовы. По своей архитектуре он принадлежал к тем старинным деревянным постройкам, со светелками и переходами, какия сохранились только в лесистой северной полосе России и лишь отчасти на Урале. В колобовском доме могло поместиться свободно целых пять семейств, и кроме того в подвале была устроена довольно просторная моленная. Старики Колобовы были только наполовину единоверцами и при случае принимали австрийских попов, хотя и скрывали это от непосвященных. Самойла Михеич вел довольно большую железную торговлю; это был крепкий седой старик с большой лысой головой и серыми, светлыми, улыбавшимися глазами,-- Ариша унаследовала от отца его глаза. Жена Самойлы Михеича была как раз ему под стать, и старики жили как два голубя; Агнея Герасимовна славилась, как большая затейница на все руки, особенно когда случалось праздничное дело,-- она и стряпать первая, и гостей принимать, и первая хоровод заведет с молодыми, и даже скакала сорокой с малыми ребятишками, хотя самой было под шестьдесят лет. Вообще веселая была старушка, гостеприимная, ласковая. В большом колобовском доме со старинной вычурной мебелью и какими-то невероятными картинами в золоченых облупившихся рамах все чувствовали себя как-то особенно свободно, точно у себя дома. Марѳа Петровна особенно любила завернуть к Агнее Герасимовне и покалякать с ней от души; добрая, хлебосольная старушка не прочь была и посплетничать, хотя и сознавала, что это нехорошо. Да и как удержаться, когда подвернется такая сорока, как Марѳа Петровна.   -- Милости прошу, Марѳа Петровна, давненько не видались,-- встретила свою гостью Агнея Герасимовна.-- Новенькаго чего нет ли? Больше нашего людей-то видите,-- продолжала хозяйка, вперед знавшая, что недаром гостья тащилась такую даль.   Марѳа Петровна вылила свои наблюдения о брагинском доме, прибавив для краснаго словца самую чуточку. К оправдание последняго Марѳа Петровна могла сказать то, что сама первая верила своим прибавкам. Принесенное ею известие заставило задуматься Агнею Герасимовну, которая долго припоминала что-то и наконец проговорила:   -- Чуть чуть не захлестнуло... И ведь какая штука вышла! На неделе как-то наша пестрянка две ночи заночевала в лесу, ну, Самойла Михеич и послал кучера искать ее. Только кучер целый день проездил на вершней, а потом приехал и с пустыми руками. Стала я его разспрашивать, где и как он искал,-- грешный человек, подумала еще, что где-нибудь в кабаке он просидел!-- ну, кучер мне и говорит, что будто встретил он на дороге в Полдневскую Гордея Евстратыча. Я еще посмеялась про себя, думаю, и соврать-то не умеет мужик... А оно выходит, пожалуй, и правда!..   Это открытие дало неистощимый материал для новых предположений и догадок. Теперь уже не могло быть никакого сомнения, что, действительно, в брагинском доме что-то неладно. Куда ездил Гордей Евстратыч? Кроме Полдневской -- некуда. Зачем? Если бы он ездил собирать долги с полдневских мужиков, так, во-первых, Михалка недавно туда ездил, как знала Агнея Герасимовна от своей Ариши, а во-вторых, зачем тогда Татьяне Власьевне было ходить к о. Крискенту. И т. д., и т. д.   Одним словом, Марѳа Петровна возвратилась домой с богатым запасом новостей, который еще увеличился дорогой, как катившийся под гору ком снега. Пелагея Миневна так и ахнула, когда услыхала, что Гордей Евстратыч сам гонял в Полдневскую. Теперь дело было уже яснее дня! Брагины хотят заняться приисками... Да! И, главное, потихоньку от других. Хороши, нечего сказать, а еще соседи. Если бы не Марѳа Петровна, да тут Бог знает что вышло бы. Пелагея Миневна и Марѳа Петровна так разгорячились от этих разговоров, что открыто начали завидовать несметным богатствам Брагиных, позабыв совсем, что эти богатства пока еще существовали только в их воображении.   -- И вот попомните мое слово, Пелагея Миневна,-- выкрикивала Марѳа Петровна, страшно размахивая руками: -- непременно все они возгордятся и нас за соседей не будут считать. Уж это верно! Потому, как мы крестьянским товаром торгуем, а они золотом,-- компанию будут водить только с становым да с мировым...   -- Ну, про молодых не знаю, а что до Татьяны Власьевны, так она не такая старуха.   -- Ох, не говорите, Пелагея Миневна: враг горами качает, а на золото он и падок... Я давеча ничего не сказала Агнее Герасимовне и Матрене Ильиничне,-- ну, родня, свои люди,-- а вам скажу. Вот сами увидите... Гордей Евстратыч и так вон как себя держит высоко; а с тысячами-то его и не достанешь. Дом новый выстроят, платья всякаго нашьют...   Обе женщины пожалели вместе, что вот им не достался же до сих пор никакой прииск.   Кроме этого, Пелагея Миневна лелеяла в душе заветную мысль породниться с Брагиными, а теперь это проклятое золото могло разрушить одним ударом все ея надежды. Старушка знала, что Алешке правится Нюта Брагина, а также то, что и он ей нравится.   "Уж как бы хорошо-то было,-- думала Пелагея Миневна.-- Еще когда Алеша да Нюша ребятками маленькими были и на улице играли постоянно вместе, так я еще тогда держала на уме. И лучше бы не надо..."   Действительно, между Алексеем Пазухиным и Нюшей незаметно образовались те хорошия и дружеския отношения, под которыми тлела настоящая любовь. Собственно, стороны не давали отчета ь своих чувствах, а пока довольствовались тем, что им было хорошо вместе. Детская дружба принимала форму более сильнаго чувства, и только недоставало у Алеши смелости, чтобы взять свое. Он был скромный и совестливый парень, а Нюша такая бойкая и красивая. В ея присутствии он каждый раз сильно робел и безпрекословно переносил всевозможныя шалости, когда Нюша, улучив свободную минутку, встречалась со своим обожателем где-нибудь у ворот. Эти свидания происходили в сумерки. Нюша, накинув на плечи заячью шубейку, выскакивала за ворота и, по странной случайности, как-то всегда попадала на Алешу, который только и жил сумерками.   -- Вот чему не потеряться-то...-- смеялась Нюша, кутаясь в шубейку.-- Носу нельзя показать без тебя, Алеша. Ты никак в сторожа нанялся в нашу Старую-Кедровскую?   -- У вас, Анна Гордеевна, всегда такия слова... как ножом но сердцу режете...   -- Какая я тебе Анна Гордеевна?.. Придумал тоже... А я так про себя всегда тебя Алешкой навеличиваю: Алешка Пазухин -- и вся тут. Вместе в снежки, бывало, играли, на салазках катались... Позабыл, видно?   -- Мало ли что прежде было... И теперь можно бы когда вечерком по улице на саночках прокатиться... Эх, лихо бы я вас прокатил, Анна Гордеевна!   -- А бабушка-то?.. Да она тебе все глаза выцарапает, а меня на поклоны поставит. Вот тебе и на саночках прокатиться... Уж и жисть только наша! Вот Ѳеня Пятова хоть на ярмарку сездила в Ирбит, а мы все сиди да посиди... Только вед нашему брату и погулять, что в девках; а тут вот погуляй, как цепная собака. Хоть бы ты меня увез, Алешка, что ли... Ей-Богу! Устроили бы свадьбу-самокрутку, и вся тут. В Шабалинских скитах старики кого угодно сводом свенчают.   Иногда Нюше доставляло громадное удовольствие хорошенько помучить своего обожателя, особенно в Святки, где-нибудь на вечернике. У Алешки был соперник в лице Володьки Пятова, избалованнаго барчука, который учился в гимназии до третьяго класса и успел отведать всяких благ городской цивилизации. С белоглинскими девицами, в качестве управительскаго сынка, он обращался совсем свободно и открыто ухаживал за Нюшей, которая дурачилась с ним напропалую, чтобы побесить Алешку. На то и Святки, чтобы дурачиться. По старинному обычаю, на белоглинских вечерах молодые люди открыто целовались между собой безчисленное количество раз, как того требовала игра или песня. Даже сама строгая Татьяна Власьевна раз, когда Нюша ни за что не хотела целоваться с каким-то не понравившимся ей кавалером, заставила ее исполнить все по правилу и прибавила наставительно:-- "Этого, матушка, нельзя, чтобы не по правилу -- из игры да из песни слова не выкинешь... За углом с парнями целоваться не хорошо, а по игре на глазах у отца с матерью и Бог простит!" Увертливый, смелый, научившийся всяким художествам около арфисток и других городских девиц, Володька Пятов являлся для застенчиваго Алеши Пазухина истинным наказанием и вечным предметом зависти. В обществе этого сорванца Нюша делалась совсем другой девушкой и точно сама удивлялась, как она могла по вечерам выбегать за ворота для этого пустоголоваго Алешки, который был просто смешон где-нибудь на вечеринках или вообще в компании.   -- Неужели он тебе нравится, этот чурбан Алешка?-- иногда спрашивала Нюшу бойкая Ѳеня Пятова.-- Он и слова-то по-человечески не может сказать, я думаю... К этакому-то чуду ты и выбегаешь за ворота? Ха-ха...   -- А что же мне делать, если никого другого нет... Хоть доколе в девках-то сиди. Ты вон, небось, и на ярмарке была и в другие заводы ездишь, а я все сиди да посиди. Рад будешь и Алешке, когда от тоски сама себя сесть готова... Притом меня непременно выдадут за Алешку замуж. Это уж решено. Хоть поиграю да потешусь над ним, а то после он же будет величаться надо мной да колотить.   -- Уж и нашли же вы сокровище... Где у ваших-то глаза, если так? Да я бы удавилась, а не пошла за твоего Алешку...   -- Это все бабушка, Ѳеня... А у ней известная песня: "Пазухинская природа хорошая; выйдешь за единственнаго сына, значит, сама большая в доме -- сама и маленькая... Ни тебе золовок ни других снох да деверьев!" Потолкуй с ней, ступай... А, да мне все равно! Выйду за Алешку, так он у меня козырем заходит.   -- Вот если бы он в отца, в Силу Андроныча уродился, тогда бы другое дело...   Сила Андронович Пазухин был знаменитый человек в своем роде, хотя и не из богатых; красавец, силач, краснобай -- он был мастер на все руки и был не последним человеком в среде белоглинскаго купечества, даром что торговал только крестьянским товаром. В свое время об Силе Андроныче сохнули да вздыхали все белоглинския красавицы, и даже сама Матрена Ильинична, как говорила молва, была неравнодушна к нему. В Николин день, девятаго мая, когда в Белоглинском заводе праздновали престольный праздник и со всех сторон набирались гости, на площади устраивалась старинная русская потеха -- борьба. Это была настоящая церемония, в которой из года в год заводы соперничали между собой своими борцами. Приезжали из завода Курмыша, из Вязловскаго, из Плотицынскаго; со всех сторон набирался разный народ. И каждый раз в течение двадцати лет Сила Пазухин "уносил круг", т.-е. оставался победителем. В сорок лет Пазухин кончил эту молодецкую забаву и только под веселую руку иногда любил тянуться на и елке, причем обыкновенно перетягивал всех. Теперь Силе Андронычу было под шестьдесят лет. Это был приземистый толстый старик с обрюзгшим лицом и кудрявыми волосами; прежняя красота заплыла жиром, а сила износилась. Не имея возможности тешиться прежними молодецкими забавами, как борьба и кулачный бой. Сила Андроныч пристрастился к лошадям и выкармливал замечательных бегунов киргизской крови. Купеческих лошадей с выгнутыми, как триумфальная арка, шеями он просто ненавидел. К недостаткам этого старика принадлежала, между прочим, его необыкновенная "скорость на руку", за что он платился сам первый. Семейных своих он не шевелил пальцем, впрочем, не из каких-нибудь гуманных побуждений, а просто из боязни порешить одним ударом. Зато прислуге, особенно подручным по лавке и кучерам, крепко доставалось от его скорости; поэтому у него кучера славились, как самый отпетый народ, особенно один, по прозванию Ворон, любимец Силы Андроныча. Их сближение произошло довольно оригинально. Купил Сила Андроныч с оренбургской линии гнеденькаго иноходчика и стал его выезжать, а потом заметил, что иноходчик с тела спадает. Отыскав какую-то ссадину на лопатке, несомненное доказательство жестокаго обращения Ворона,-- Сила Андроныч захотел немножко поучить последняго, а наука короткая: положил нагайку в карман и -- в конюшню к Ворону. Ворон что-то прибирал в конюшне, когда хозяин вошел к нему. Это был мрачный субект, черный, как цыган, и с одним глазом. Сила Андроныч, прочитав приличное наставление своему любимцу на тему, что "блажен иже и скота милует", для большей убедительности своих слов принялся опытной рукой полировать Ворона. Ворон не потерялся, а, схватив запорку от конюшни, быстро из оборонительнаго положения перешел в наступательное: загнал хозяина в угол и в свою очередь так его поучил, что тот едва уплел ноги в горницу.   -- Молодец, если умел Силу Пазухина поучить...-- говорил на другой день Сила Андроныч, подавая Ворону стакан водки из собственных рук.-- Есть сноровка... молодец!.. Только под ребро никогда не бей: порешишь грешным делом... Я-то ничего, а другому пожиже и не дохнуть. Вон у тебя какие безмены...   Ворон и теперь жил у Пазухиных и пользовался неизменным расположением хозяина все время, хотя сам оставался туча-тучей.   Сын Алексей нисколько не походил на отца ни наружностью ни характером, потому что уродился ни в мать ни в отца, а в проезжаго молодца. Это был видный парень, с румяным лицом и добрыми глазами. Сила Андроныч не считал его и за человека и всегда называл девкой. Но Татьяна Власьевна думала иначе -- ей всегда нравился этот тихий мальчик, как раз отвечавший ея идеалу мужа для ненаглядной Нюши.   -- И хорошо, что не в отца пошел,-- говорила она:-- с таким бойцом жить -- без ребрышка ходить... А нам не дорога его-то разгулка, а дорога домашняя потребность.