ДИКОЕ СЧАСТЬЕ

   Порфир Порфирыч не заставил себя ждать и по первопутке прикатил в Белоглинский завод. Он, как всегда, остановился у Шабалина и сейчас же послал за Брагиным. Гордей Евстратыч приоделся в свой длиннополый сюртук, повязал шею атласной косынкой, надел новенькие козловые сапоги "со скрипом" и в этом старинном костюме отправился в гости, хотя у самого кошки скребли на душе. Он еще не успел забыть своей первой встречи с Порфиром Порфирычем. после которой он домой приехал совсем больной. Татьяна Власьевна видела по лицу сына, что что-то не ладно, но что -- он ей не говорил; провожая его теперь в шабалинский дом, она пытливо заглядывала ему в глаза.   -- Устрой, Господи, все на пользу!..-- молилась она про себя, высматривая в окно, как повез отца Архип.   Кучера Брагины не держали, потому что в доме с Зотушкой было четверо мужиков, а езда была не велика: до лавки доехать, да иногда в гости. В новом шабалинском доме Гордей Евстратыч еще не бывал и теперь невольно удивлялся необыкновенной роскоши, с которой все было отделано в доме. По мраморной великолепной лестнице, устланной дорогим мягким ковром, он поднялся во второй этаж: у подезда и в передней двери были дубовыя с тонкой резьбой и ярко горевшими бронзовыми ручками. В передней швейцар, из отставных солдат, помог Гордею Евстратычу снять шубу. Пахло какими-то духами и сигарами; из гостиной доносились громкие голоса и чей-то неистовый хохот. Гордей Евстратыч еще раз приостановился, расправил бороду и вошел в пустую громадную залу, которая просто ошеломила его своей обстановкой: зеркала во всю стену, ореховая дорогая мебель с синей бархатной обивкой, такия же драпировки, малахитовыя вазы перед окнами, рояль у одной стены, громадная картина в резной черной массивной раме, синие бархатные обои с золотыми разводами, навощенный паркет -- все так и запрыгало в глазах у Гордея Евстратыча. Он тяжело перевел дух, прежде чем вошел в красную гостиную, где на диване и около стола разместилась в самых непринужденных позах веселая компания, состоявшая из Порфира Порфирыча, мирового Липачка, станового Плинтусова и самого Вукола Логиныча, одетаго в синюю шелковую пару. Центром общества служила любовница Шабалина, экс-арфистка Варвара Тихоновна; это была красивая девушка с смелым лицом и неприятным выражением широкаго чувственнаго рта и выпуклых темных глаз. Только когда она смеялась, показывая два ряда белых зубов, лицо делалось весьма добродушным и необыкновенно симпатичным.   -- Наконец-то!..-- закричал Шабалин, поднимаясь навстречу остановившемуся в дверях гостю.-- Ну, Гордей Евстратыч, признаюсь, выкинул ты отчаянную штуку... Вот от кого не ожидал-то! Господа, рекомендую: будущий наш золотопромышленник, Гордей Евстратыч Брагин.   Скуластое красное лицо Шабалина совсем расплылось от улыбки; обхватив гостя за талию, он потащил его к столу. Липачек и Плинтусов загремели стульями, Варвара Тихоновна уставилась на гостя прищуренными глазами, Порфир Порфирыч соскочил с дивана, обнял и даже облобызал его. Все это случилось так вдруг, неожиданно, что Гордей Евстратыч растерялся и совсем не знал, что ему говорить и дечать.   -- Садись, Гордей Евстратыч,-- усаживал гостя Шабалин.-- Народ все знакомый, свой... Я ты ловко нас всех поддел, ежели разобрать. А? Думал-думал, да и надумал... Ну, теперь, брат, признавайся во всех своих прегрешениях! Хорошо, что я не догадался раньше, а то не видать бы тебе твоей жилки, как своих ушей.   Порфир Порфирыч был так же хорош, как всегда, и только моргал своими слезившимися глазами. Сегодня он был в форменном мундире горнаго ведомства, но весь мундир был в пуху и покрыт жирными пятнами. Из-за разстегнутаго сюртука выглядывала грязная смятая сорочка с золотой запонкой. Липачек, толстый опухший субект с сонным взглядом, и Плинтусов, высокий вихлястый армеец, с вздернутым носом и какими-то необыкновенными сорочьими глазами, служили естественным продолжением Порфира Порфирыча. Гордей Евстратыч поздоровался со всеми и с Варварой Тихоновной, которая, в качестве блудницы и наложницы Шабалина, пользовалась в Белоглинском заводе самой незавидной репутацией, но как с ней не поздороваться, когда уж такая компания подошла!   -- Вот мы его сейчас же и вспрыснем, господа...-- предложил Шабалин, трогая пуговку электрическаго звонка.-- Полдюжины холодненькаго,-- коротко приказал он оторопело вбежавшему лакею во фраке и в белых перчатках.   -- Чтобы не разсохся...-- прибавил Липачек хриплым, перепитым басом.-- Так ведь, Варвара Тихоновна?   -- У вас только и на уме, что вино,-- жеманно отозвалась Варвара Тихоновна, искоса взглядывая на бережно садившагося на бархатный стул Брагина.   На десертном столе, около котораго сидела кампания, стояли пустые стаканы из-под пунша и какия-то необыкновенныя рюмки -- точно блюдечки на тонкой высокой ножке, каких Гордей Евстратыч отродясь не видывал. В серебряной корзинке горкой был наложен виноград и дюшесы, в хрустальных вазочках свежая пастила и шоколадныя конфеты.   -- Вот, господа, человеку счастье прямо с неба свалилось,-- докладывал Порфир Порфирыч, указывая дрожавшей от перепоя рукой на Брагина.-- Такую розсыпь облюбовал, такую.   -- Антик с гвоздикой, или английский с мылом?-- добавил Плинтусов и захохотал каким-то скрипучим смехом, точно кто скреб глиняным черепком у вас в ухе.   -- Именно -- и с мылом и с гвоздикой!...   -- Вот мы сейчас вспрыснем...-- провозгласил Шабалин, направляя лакея с подносом к гостю.-- Гордей Евстратыч, пожалуйста.   -- Время-то, Вукол Логиныч, как будто не совсем подходящее для выпивки...-- нерешительно говорил Брагин, принимая стакан с шампанским.-- Не за этим я шел, признаться сказать.   -- В чужой монастырь с своим уставом не ходят,-- обрезала Варвара Тихоновна.-- Я здесь за игуменью иду, а это братия.   -- Что же, дело хорошее...-- согласился Гордей Евстратыч, откладывая широкий единоверческий крест, прежде чем выпить бокал.   -- Невинно вино, а укоризненно пьянство, Гордей Евстратыч,-- заметил Плинтусов и опять захохотал.   "Ну и канпания!-- думал Гордей Евстратыч, вытирая губы платком:-- только бы пособил Господь по-добру по-здорову отсюда выбраться..."   Но выбраться по-добру по-здорову из шабалинскаго дома Гордею Евстратычу не удалось. Сначала все пили шампанское, потом сели играть в стуколку, потом обедали, потом Варвара Тихоновна с гитарой в руках пела цыганския песни, а Липачек и Порфир Порфирыч плясали вприсядку. Все это в голове Брагина под влиянием выпитаго вина перемешалось в какой-то один безобразный сон; он видел, как в тумане, ярко зеленое платье Варвары Тихоновны, сизый нос Порфира Порфирыча и широкую, как подушка, спину плясавшаго Липачка. Потом пели песни все, потом играли опять в карты... Гордей Евстратыч тоже пел, и ему делалось очень весело в этой чиновной компании, потому что люди оказались самые простые.   -- Уж я тебя произведу...-- кричал Порфир Порфирыч, подставляя свой сизый нос к самому лицу Гордея Евстратыча.-- Только ты мне никогда не смей перечить ни в чем... Ведь я бы тебя в шею по первому разу прогнал, ежели бы ты, шельма этакая, не разсказал мне всего по чистой совести... Вот за это за самое я тебя и произведу! Будешь помнить Порфира Порфирыча Лапшина, у котораго, кроме рубахи да портков, никогда ничего не было... А взятки я брать не беру!.. Натурой еще кое-что принимаю... вон Варвара Тихоновна иногда меня целует, когда Вукола дома нет. Так, Варенька?   -- Стала я целовать тебя,-- выкрикивала Варвара Тихоновна, мотая осовевшей головой.-- Велико кушанье!   -- А мы сейчас, господа, поедем кататься,-- говорил Шабалин, который держался на ногах крепче всех.-- А потом завернем погреться к Гордею Евстратычу... Так, Гордей Евстратыч?   -- Обнаковенно,-- пролепетал Брагин, плохо понимая, о чем его спрашивали.   К подезду были поданы две тройки, и вся пьяная компания отправилась на них в брагинский дом. Гордей Евстратыч ехал на своих пошевенках; на свежем воздухе он еще. сильнее опьянел и точно весь распустился. Архип никогда еще не видал отца в таком виде и легонько поддерживал его одной рукой.   -- Ты... что это меня держишь?-- закричал Гордей Евстратыч, едва удерживаясь на месте.-- Ра-азе я... пья-ан... а?..   -- Я, тятенька, ничего,-- оправдывался Аркип.   -- Ты обманывать меня... а?.. смеяться... а?.. над отцом смеяться... я тебе п-покажу-у!..   Гордей Евстратыч, не помня себя от ярости, ударил Архипа со всего размаха прямо по лицу, так что тот даже вскрикнул от боли и схватился за разбитый нос. Сквозь пальцы закапала кровь, но это еще сильнее разсердило отца, и он, сбив шапку, принялся таскать Архипа за волосы, сбил его с сиденья и топтал ногами все время, пока испуганная криком и возней лошадь не ударилась запрягом в ворота брагинскаго дома. Выскочившая на шум Татьяна Власьевна едва отняла облитаго кровью Архипа от расходившагося Гордея Евстратыча; старуха вся тряслась, как в лихорадке.   -- А ты мне что за указ?-- кричал почти не стоявший на ногах Гордей Евстратыч, приступая к матери.-- Кто здесь хозяин... а?.. Всех расшибу...   -- Гордей Евстратыч... голубчик... Христос с тобой, опомнись!-- умоляла Татьяна Власьевна.-- Вон соседи-то все смотрят на нас... Ведь отродясь такого сраму не видывали.   -- А мне плевать на всех соседей... к нам сейчас гости едут... Понимаешь: гости!..   Перепуганныя невестки смотрели в окно на происходившую во дворе сцену; Дуня тихо плакала. Нюша выскочила-было на двор, но Татьяна Власьевна велела ей сидеть на своей половине. На беду и Михалки не было дома: он сидел сегодня в лавке. Окровавленный, сконфуженный Архип стоял по средине двора и вытирал кровь на лице полой своего полушубка.   -- Пойдемте, братец, в горницы,-- хлопотал около Гордея Евстратыча выскочивший из флигелька Зотушка;-- Право, пойдемте...   В этот момент, заливаясь колокольчиками, вехали две тройки с гостями.   -- А, спасеная душенька, Татьяна Власьевна,-- орал пьяный Шабалин, размахивая своей собольей шапкой.-- Принимай гостей, спасеная душа!   -- Милости просим, дорогие гости!-- низко кланялась Татьяна Власьевна с приветливой улыбкой.-- Прошу пожаловать в горницы...   Татьяна Власьевна забежала вперед и спрятала всех женщин на своей половине, а затем встретила гостей с низкими поклонами в сенях. Гости для нея были священны, хотя в душе теперь у нея было совсем не до них; она узнала и Липачка, и Плинтуса, и Порфира Порфирыча, которых встречала иногда у Пятовых.   -- Вон мы какие,-- лепетал Порфир Порфирыч, бросая шубу во дворе.-- Матушка, Татьяна Власьевна, поцелуемся... Голубушка ты моя! Все спасаться к тебе приехали...   -- Пожалуйте, Порфир Порфирыч, в горницы-то,-- упрашивала Татьяна Власьевна.-- Еще грешным делом простудитесь без шубы-то... Милости просим, дорогие гости! Вукол Логинычь, пожалуйте...   -- Лезем, лезем, спасеная душа.   Горницы брагинскаго дома огласились пьяными криками, смехом и неприличными восклицаниями. Татьяна Власьевна хлопотала в кухне с закусками. Нюша совалась с бутылками неоткупоренаго вина. Зотушка накрывал в горнице столы и вместе с Маланьей уставлял их снедями и брашном; Дуня вынимала из стекляннаго шкапа праздничную чайную посуду. Словом, всем работы было по горло, и брагинский дом теперь походил на муравьиную кучу, которую разворачивают палкой.   -- Так вот ты где поживаешь, Гордей Евстратыч!-- заплетавшимся языком говорил Порфир Порфирыч.-- Ничего, славный домик... Лучше, чем у меня в Сосногорском. Только вот печка очень велика...   -- Батюшкова печка, Порфир Порфирыч...   Брагин, взглянув на батюшкову печку, точно пришел в себя и с изумлением посмотрел кругом, на своих гостей, на суетившагося Зотушку, на строго-приветливое лицо мамыньки... Что такое? зачем? Правая рука у него ныла до самаго плеча, а в голове стояла такая дрянь... Он теперь же припомнил, как он давеча бил Архипа. Ему сделалось гадко и совестно, хотелось выгнать всю эту пьяную ораву из своего дома; но ведь здесь был Порфир Порфирыч, а не уважить Порфира Порфирыча -- значит, прощай и жилка. Вот и маминька ходит с таким покорным убитым лицом... Ведь он давеча обидел ее во дворе, когда кричал на нее и даже топал ногами. У Гордея Евстратыча заскребло на душе от своего собственнаго безобразия, и он готов был провалиться от стыда; но гости созваны, надо их угощать.   -- А где же остальные?-- спрашивал Порфир Порфирыч хозяйку.   -- Какие остальные?-- удивилась Татьяна Власьевна.   -- Ну, ведь есть у гас в доме кто-нибудь помоложе тебя, бабушка?..   -- Как не быть, ваше высокоблагородие, да только не случилось на этот раз: внучка зубами скудается, а невестки ушли в гости к своим.   -- Так, так...   -- А у ней все прехорошенькия,-- поощрял Шабалин, толкая Порфира Порфирыча локтем.-- Особенно внучка Нюша...   -- Нюша? Славное имя... Анна Гордеевна, значит,-- соображал вслух Лапшин, раскачиваясь из стороны в сторону.-- А я побеседовал бы с этой Нюшей, если бы не зубы... Да я, пожалуй, и средство отличное от зубов знаю, бабушка, а?   -- Она спит теперь, Порфир Порфирыч,-- отделывалась Татьяна Власьевна от хорошаго средства.-- Вы бы выкушали лучше, Порфир Порфирыч, чем о пустяках-то разговаривать... Вот тут смородинная наливочка, а там на сорока травах...   -- Отлично... Только, бабушка, я один не пью.   -- Ох, милушка, я ни одна ни с другими не пью... И прежде была не мастерица, а под старость оно совсем не пригоже. Вон хозяин с тобой выпьет. А меня уволь, Порфир Порфирыч.   -- Ага, испугалась, спасеная душа!..-- потешался довольный Лапшин.-- А как, бабушка, ты думаешь, попадет из нас кто-нибудь в царствие небесное? А я тебе прямо скажу: всех нас на одно лыко свяжут да в самое пекло. Вуколку перваго, а потом Липачка, Плинтусова... Компания!.. Ох, бабушка, бабушка, бить-то нас некому, по правде сказать!   Началась попойка. Все пили и заставляли пить хозяина. Шабалин специально занялся тем, что спаивал Зотушку, который улыбался блаженной улыбкой и дико вскрикивал.   -- В-вукол Л-лог-гиныч... ведь мы с тобой кругом шестнадцать!.. Б-благодет-тель...   -- То-то, Зотушка... Мы с тобой заодно. Что ко мне в гости-то не ходишь?   -- Старуха не велит... Она тебя крепко не любит, Вукол Логиныч,-- шопотом сообщал Зотушка.   -- Знаю, знаю... Да я-то не больно ея испугался... Вот мы ее сегодня утешим,-- будет нас долго помнить! Ха-ха... Мы сегодня второй напой делаем. Вон Гордей-то Евстратыч скоро рога в землю...   -- Братец не могут много принимать этого самаго вина, Вукол Логиныч. Они так самую малость церковнаго иногда испивают, а чтобы настоящим манером -- ни Боже мой!..   -- Нет, это дудки, Зотушка: сказался груздем -- полезай в кузов. Захотел золото искать, так уж тут тебе одна дорога... Вона какая нас-то артель: угодники!   Зотушка только покачал своей птичьей головкой от умиления, он был совсем пьян и точно плыл в каком-то блаженном тумане. Везде было по колено море. Теперь он не боялся больше ни грозной старухи ни братца. "Наплевать... на все наплевать,-- шептал он, делая такое движение руками, точно хотел вспорхнуть со стула.-- Золото, жилка -- плевать... Кругом шестнадцать вышло, вот тебе и жилка... Ха-ха!... А старуха-то, старуха-то как похаживает!" Закрыв рот ладонью, Зотушка хихикал с злорадством идиота.   Татьяна Власьевна угощала незваных и нежданых гостей, а у самой в горле стояли слезы, точно она потеряла или разбила что-то дорогое, что нельзя было воротить. Этот кутеж походил на поминки, которыя справляли о погибшем прошлом. Вон Липачек и Плинтусов орут какую-то безобразную песню, вон Гордей Евстратыч смотрит на них какими-то остановившимися глазами и хлопает одну рюмку за другой. "Господи, да что же это такое?" -- думает со страхом Татьяна Власьевна. И у них бывали гости и кучивали напропалую, особенно на Аришиной свадьбе; до такого безобразия не бывало... Вон Липачек снял с себя сюртук и жилет и лег головой на стол, Вуколка щелкает его по носу. А вина, вина сколько вытрескали, и еще просят...   -- Ты что же это, Гордей Евстратыч, кошачьими-то слезами нас угощаешь?-- смеется Шабалин, приглядывая пустыя бутылки к свету.   -- Мам-мынька... ищо...-- мычит Гордей Евстратыч, напрасно стараясь подняться со стула.   Старуха послала Архипа за вином к Савиным, а сама все смотрит за своими гостями, и чего-то так боится ея старое семидесятилетнее сердце. Вон и сумерки наступили, и Татьяна Власьевна рада темноте, покрывшей их безобразие от чужих людей. Вон у Пазухиных давеча все к окнам бросились, как отец-то пригнал от Шабалина... Ох, Господи, Господи! Все видели, решительно все: и как отец Архипа ругал, и как к ней подступал, и как гости на тройках подехали, и как они в пошевнях головами мотали, точно чумные телята. У старухи сжимается сердце при мысли, что о них другие-то скажут, особливо Савины да Колобовы.   Эти горькия размышления Татьяны Власьевны были прерваны каким-то подозрительным шумом, который донесся из ея половины. Она быстро побежала туда и нашла спрятавшихся женщин в страшном смятении, потому что Порфир Порфирыч, воспользовавшись общей суматохой, незаметно прокрался на женскую половину и начал рекомендоваться дамам с изысканной любезностью. Именно в этот трагический момент он и был накрыт Татьяной Власьевной.   -- Ах, матушки вы мои... голубушки...-- умильно лепетал Порфир Порфирыч, нетвердой походкой направляясь к Нюше.-- У кого зубки болят? У меня есть, хорошенькое словечко на запасе... А-ах, красавицы, что это вы от меня горохом разсыпались?   -- Порфир Порфирыч, ваше высокоблагородие,-- говорила Татьяна Власьевна, схватывая его благородие в тот самый момент, когда он только-что хотел обнять Нюшу за талию.-- Так нельзя, ваше высокоблагородие... У нас не такие порядки, чтобы чужим мужчинам на девичью половину ходить...   Порфира Порфирыча кое-как выдворили из комнаты, и женщины затворились в ней на ключ. Этот эпизод окончательно разстроил Татьяну Власьевну, и она, забравшись в темный чуланчик, где спал Михалка с женой, горько заплакала. В этом старинном доме не осталось ни одного неприкосновеннаго уголка, даже ея половина подверглась нашествию пьянаго ревизора, у котораго Бог знает что было на уме. Ведь снохи еще молодыя бабенки, и Нюша еще девчонка-девчонкой; а люди разве пожалеют их? О всех наговорят Бог знает что, только слушай.   "И все это из-за жилки",-- думала Татьяна Власьевна, хватаясь за голову.   Безобразный кутеж в брагинском доме продолжался вплоть до утра, так что Татьяна Власьевна до самаго утра не смыкала глаз и все время караулила спавших в ея комнатке трех молодых женщин, которыя сначала испугались, а потом точно привыкли к доносившимся из горниц крикам и даже, к немалому удивлению Татьяны Власьевны, пересмеивались между собой.   -- А ты, баушка, зачем Порфира Порфирыча прогнала от нас?-- приставала Нюша.-- Ведь он не сел бы нас, баушка?   -- Ежели бы сел -- один конец, милушка; а то хуже бывает...   Старуха была так огорчена сегодняшним днем, что даже не могла сердиться на болтовню Нюши, которая забавлялась, как котенок около затопленной печки, Михалка и Архип продежурили всю ночь в кухне, в ожидании тятенькиных приказаний. Пьяный Зотушка распевать, приложивши руку к щеке, раскольничий стих:     И-идет ста-арец пооо дорооо-ооге...   Чер-норизец пооо ши-роокооой...   О чем, ста-арче, горько плаа-чешь,   Черно-ризец, возры-дааа-ешь?..     Утром, когда прогудел свисток на работу, Шабалип и Плинтусов уехали домой, а Порфир Рорфирыч и Липачек остались распростертыми в горницах брагинскаго домика. Одна нога Липачка покоилась на животе Порфира Порфирыча, а голова последняго упиралась в батюшкову печь. Сам хозяин лежал на полу у себя в горнице и тяжело храпел с налитым опухшим лицом, раскинув руки с напружившимися жилами. Татьяна Власьевна осторожно прокралась в горницы, чтобы посмотреть на гостей, а затем прошла в горницу "к самому" и долго смотрела на спавшаго Гордея Евстратыча, а потом подложила ему под голову подушку. В комнатах все было перевернуто вверх дном, валялись пробки, окурки сигар, обедки балыка и т. п.   -- Хорошо, маминька?.. Хи-хи-хи!.. Кругом шестнадцать!   Татьяна Власьевна вздрогнула. Она только теперь заметила скорчившагося в углу Зотушку, который хихикал с каким-то детским всхлипываньем.   -- А ты чему обрадовался, дурак?-- грозно спросила Татьяна Власьевна, взбешенная этой выходкой.   -- Я? Хи-хи-хи!.. Вот она жилка-то, мамынька!.. Хи-хи-хи!..   -- Тьфу, дурак!...-- отплевывалась Татьяна Власьевна.   -- Золота захотела... денег... Хи-хи-хи!.. Богатые будем, милый сын Гордей Евстратыч... Мамынька, рюмочку!..