ДИКОЕ СЧАСТЬЕ

   Отец Крискент был "удивлен"... Именно, когда он распечатал братскую кружку, там оказалась туго сложенная и завязанная сторублевая бумажка, в других кружках тоже, а в той, которая специально служила для сборов на построение храма, лежало целых пять сложенных бумажек. Одним словом, в течение всего "прохождения церковной службы" о. Крискентом -- это был первый пример такой щедрости доброхотнаго дателя, пожелавшаго остаться неизвестным. Ясное дело, что о. Крискенту стоило только кое-что припомнить, чтобы узнать сейчас неизвестнаго дателя, которым, конечно, был не кто иной, как Гордей Евстратыч.   -- Доброе дело, доброе дело...-- говорил о. Крнекент и сейчас же прибавил:-- Воздадите Божие Богови, а кесарево кесарю. Непременно нужно будет Брагина в церковные старосты выбрать, а то Нилу Поликарпычу трудно справляться.   Об этих крупных пожертвованиях вечером же знал весь Белоглинский завод, и все хвалили "благое начинание и ревность" Гордея Евстратыча. А к этому присоединились другия известия: одной старушке ночью в окно чья-то рука подала десять рублей, трем бедным семьям та же рука дала по пяти, и т. д. Милостыня была вполне тайная, хотя никакая тайна не остается тайной. Скоро молва разнесла самыя точныя подробности о положении дел у Брагиных, причем количество золота росло по часам, а вместе с ним росли и брагинския "тысячи".   Нужно ли говорить о том, что эти слухи и самыя верныя известия, вместе с количеством добытаго Брагиным золота, поднимали и зависть к их неожиданному богатству. Последнее чувство росло и увеличивалось, как катившийся под гору ком снега, так что люди самые близкие к этой семье начали теперь относиться к ней как-то подозрительно, хотя к этому не было подано ни малейшаго повода. Савины и Колобовы были обижены тем, что Гордей Евстратыч возгордился и не только не хотел посоветоваться с ними о таком важном деле, а даже за деньгами пошел к Пятову. Уж кому бы ближе, как не им, покучиться с деньгами, ведь не чужие, слава Богу...   -- Ну, ежели он не хочет, так Бог с ним,-- говорил старик Колобов, когда сидел у Пятовых.-- Погордиться захотел перед роденькой-то.   Ссора брагинских невесток подлила масла в огонь: теперь Колобовы и Савины не только надулись на всю брагинскую семью, но разошлись и между собой. Брагинское золото достало и их... Даже потайная милостыня была выставлена в самом непривлекательном свете, как ловкая штука Татьяны Власьевны. Без сомнения, Гордей Евстратыч действовал по ея наущению во всем: вот тебе и спасеная душа!.. Против Брагиных из прежних знакомых не были возстановлены только Пятовы и Пазухины, но, может-быть, это была простая случайность, как многое другое на свете: стоило бросить малейший повод, и Пазухины и Пятовы точно так же возстали бы против Брагиных.   А золото шло все богаче и богаче... Жилка дала побочную веточку, на которой заложили другую шахту. Особенно богато золото шло в тех местах, где "жилка выклинивалась", т.-е. сходилось в один узел несколько ветвей. Теперь на Смородинке работало больше ста человек. Гордей Евстратыч во второй раз свез добытое золото и привез с собой больше десяти тысяч. Работы были приостановлены только наступившими праздниками, а затем снова были открыты на третий день Рождества. Несмотря на самое блестящее положение дел, Святки в брагинском доме прошли скучнее обыкновеннаго, потому что Савины и Колобовы даже не заглянули к Брагиным. Невестки ходили с опухшими красными глазами. Татьяна Власьевна тяжело вздохнула, и даже беззаботная Нюша приуныла; один Гордей Евстратыч точно ничего не видел и не слышал, что делалось кругом: он точно прирос к своему прииску и ни о чем больше не мог думать.   -- Ну и пусть дуются,-- говорил он матери:-- я им ничего не сделал...   -- Я тебе говорила тогда, милушка...-- пробовала уговаривать Татьяна Власьевна.-- Вон они и обиделись!   -- Мне наплевать на них!.. И без них проживем.   -- Ох, не гордись, не гордись, милушка. Гордым Господь противится...   -- Что же, по-твоему, мне самому итти да кланяться им?.. Жирно будет,-- пожалуй, подавятся.   Дело было дрянь, как его ни поверни, и Татьяна Власьевна напрасно ломала свою голову, чтобы выйти из затруднения, т.-е. помириться с родней, не умаляя своей чести. "Ведь вины-то нет никакой,-- раздумывала она про себя:-- Гордей-то и прав выходит; на духу покаяться не в чем. Что мы им сделали? Взять хоть Савиных, хоть Колобовых..." Нужно в этом отдать полную справедливость гению Марѳы Петровны, которая с необыкновенным искусством умела "подпустить беска" везде и теперь "переплескивала" самыя невероятныя известия от Брагиных к Колобовым и Савиным, и наоборот. Ослепление сторон дошло до того, что оне, зная много лет Марѳу Петровну, как завзятую сплетницу, сделали ее теперь своей поверенной. В результате получилось такое положение дел, что о примирении не могло быть и речи. Марѳа Петровна торжествовала, сама не отдавая себе отчета в своих поступках. Особенно ловко она сумела поссорить между собой старуху Савиху с безобидной Агнеей Герасимовной Колобовой. Старухи жили душа в душу целый век, а тут чуть не разодрались из-за пустяков,-- это было настоящее похмелье в чужом пиру. Даже Татьяна Власьевна поддалась хитросплетенным наветам Марѳы Петровны и наконец убедилась, что Савины и Колобовы виноваты во всем.   -- А старухи-то, старухи -- настоящия злыдни, так и шипят!-- подсказывала Марѳа Петровна.-- Вишь им поперек горла стало ваше-то золото... Зависть одолела!   -- Чтой-то, Марѳушка, и люди за такие ноне пошли?-- с тоской спрашивала Татьяна Власьевна.   -- Ох, и не говори, Татьяна Власьевна... Не кормя, не поя, ворога не наживешь, голубушка!..   -- А ведь ты верно сказала, Марѳуша. Жили мы, никому не мешали и теперь не мешаем, а тут накося, какая притча стряслась! С чужими-то завсегда легче жить, чем со своими.   -- Так, Татьяна Власьевна... С чужими делить нечего -- вот и мир, да гладь, да Божья благодать.   Всех чаще теперь бывали в брагинском доме Пятовы, т.-е. Нил Поликарпыч и Ѳеня. Сам Пятов, высокий, тощий брюнет с лысой головой, отличался своей молчаливостью и необыкновенным пристрастием к разным домашним средствам: он всегда считал себя чем-нибудь больным и вечно лечился разными настоями и необыкновенно мудреными мазями. Все это составлялось по самым таинственным рецептам, и каждое средсиво помогало, по крайней мере, сотне людей, хотя Нилу Поликарповичу не делалось легче, и он с новым терпением изыскивал что-нибудь неиспробованное. Овдовев в молодых годах, он теперь находился на полном попечении дочери, которая не чувствовала никакого расположения к лекарствам и лечению. Единственная дочь, избалованная с детства, Ѳеня не знала запрета ни в чем и делала все, что хотела. Бойкая и красивая, с светло-русой головкой и могучей грудью, эта девушка изнывала под напором жизненных сил; она дурачилась и бесилась, как говорила Татьяна Власьевна, не зная устали, хотя сердце у ней было доброе и отходчивое. У Пятова был еще сын Володька, но тот сбился давно с панталыку и теперь жил где-то на приисках, подальше от родительских глаз. Ѳеня и Нюша росли вместе и были почти погодки; оне подходили и по характеру друг к другу и по тому, что выросли без матери. Ѳеня разсказывала безконечную историю о своих женихах, которые являлись с самыми фантастическими достоинствами, как миѳологическия божества.   -- Уж не стала бы я по-твоему возиться с каким-нибудь Алешкой Пазухиным!-- не раз говорила Ѳеня, встряхивая своей желтой косой.-- Нечего сказать, не нашла хуже-то!..   -- Он славный, Ѳеня...   -- Славный, славный... Нечего сказать, нашла славнаго, шагу не умеет ступить.   -- Да мне с ним не танцовать.   -- Танцовать не танцовать, а в люди показаться совестно. Такие у попов страшные бывают... Славный!.. Я ему вот когда-нибудь так в шею накладу,-- вот тебе и славный.   -- Я и сама так думала, только мне его жаль, Ѳеня, так жаль... Я тебе не умею сказать, как жаль! Недавно они у нас все в гостях были... Ну, сидели, чай пили, а когда пошли домой, Алешка и говорит мне: "Прощайте, Анна Гордеевна"... А сам так на меня смотрит, жалостливо смотрит. "Что, говорю я ему, умирать, что ли, собрался?" -- "Нет, говорит, а около того... Теперь, говорит, вы стали богатыми; а пеший конному не товарищ". Вот этим он меня и зарезал... Стою я да смотрю на него, как дура какая, а потом как поцелую его... Так и сказала прямо, что либо за него, либо ни за кого!   -- Ого!.. Так вы вот как?!. Ну, это все пустяки. Я первая тебя не отдам за Алешку -- и все тут... Выдумала! Мало ли этаких пестерей на белом свете найдется, всех не пережалеешь... Погоди, вот ужо налетит ясный сокол и прогонит твою мокрую ворону.   -- Нет, Ѳеня... я уже сказала и от своего слова не отопрусь.   -- Ну, ну... Девичья память короткая: до порога!   Эти речи сильно смущали Нюшу, но она скоро одумывалась, когда Ѳеня уходила. Именно теперь, когда возможность разлуки с Алешей являлась более чем вероятной, она почувствовала со всей силой, как любила этого простого, хорошаго парня, который в ней души не чаял. Она ничего лучшаго не желала и была счастлива своим решением.   В общей сумятице, поднятой брагинской жилкой, чистой от всяких расчетов и соображений корыстнаго характера оставалась пока одна Нюша, что и проявлялось в ея отношениях к Алеше. Девушка любила нетронутым молодым чувством, без всякой задней мысли, и новая обстановка, ломавшая старые батюшкины устои, еще не коснулась ея. Пелагея Миневна наблюдала Нюшу и с радостью замечала, что эта девушка остается прежней Нюшей, только бы Господь пособил пристроить за Алешку. Расчетливая старушка хорошо понимала, что такого важнаго дела отнюдь не следует откладывать в долгий ящик: обстоятельства быстро менялись, а с ними могли измениться и намерения большаков Брагиных относительно судьбы Нюши. Пелагея Миневна и Марѳа Петровна были уверены, что Брагины отдадут Нюшу за Алешу, потому что она одна у них, пожалеют отдать куда-нибудь далеко, а тут рукой подать, всего через дорогу перейти. Притом Алеша парень смиренный, работящий, и семья у них маленькая; ну и достатков хватит на их-то век. Сама Татьяна Власьевна давала понять несколько раз, что она с удовольствием отдаст Нюшу за Алешу; а если Татьяна Власьевна этого хотела, то Гордей Евстратыч и подавно. Пелагея Миневна целыя Святки все выбирала удобный случай, чтобы еще поговорить по душе с Татьяной Власьевной; а там, заведенным порядком, и сватов можно было заслать. Но время для такого разговора все как-то не выдавалось: то гости у Брагиных, то что. Только этак накануне Новаго года Пелагея Миневна собралась-таки к Брагиным. Надела старинный шелковый сарафан, по зеленому полю с алой травкой, подпоясалась старинным плетеным шелковым поясом, на голову надела расшитую золотом сороку, и в таком виде, положив установленный начал перед дедовским образом, отправилась в брагинский дом.   -- У них теперь никого и дома-то нет, кроме старухи,-- говорила провожавшая ее Марѳа Петровна.-- Мужики на Смородинке, Дуня в лавке, Нюша у Пятовых, надо полагать... В добрый час, Пелагея Миневна!.. Господи, благослови!..   Торжественный вид, с которым вошла Пелагея Миневна на половину Татьяны Власьевны, даже немного испугал последнюю: она по глазам видела, зачем пришла Пелагея Миневна. Усадив гостью и заказав Маланье самовар, Татьяна Власьевна принялась беседовать о том и о сем, точно не понимала, зачем явилась гостья. Покалякали бабьим делом, посудачили, поперемывали косточки, кто подвернулся под руку, а сами все ни с места. Пелагея Миневна выпила две чашки чаю, похвалила стряпню Маланьи и вообще довольно тонко польстила хозяйке.   -- Какая наша стряпня, Пелагея Миневна,-- скромничала довольная Татьяна Власьевна.-- Маланья стара стала да упряма, все поперек хочет делать.   -- Что вы это говорите, Татьяна Власьевна?.. У вас теперь и замениться есть кем: две снохи в доме... Мастерицы бабочки, не откуда-нибудь взяты! Особенно Ариша-то... Ведь Агнея Герасимовна первая у нас затейница по всему Белоглинскому, ежели разобрать. Против нея разе только у вас состряпают, а в других прочих домах далеко не вплоть.   Татьяна Власьевна промолчала. Гостья задела неловко наболевшее место о недавней ссоре с Савиными и Колобовыми.   -- Ах, голубушка Татьяна Власьевна, а вот мне так и замениться-то некем...-- перешла в минорный тон Пелагея Миневна, делая то, что в периодах называется понижением.-- Плоха я стала, Татьяна Власьевна, здоровьем сильно скудаюсь, особливо к погоде... Поясницу так ломит другой раз -- страсти!.. А дочерей не догадалась наростить, вот теперь и майся на старости лет...   Это в диалектическом отношении был очень ловкий приступ, и Татьяне Власьевне стоило только сказать, что, мол, "Пелагея Миневна, вашему горю и помочь можно -- сын на возрасте, жените и заменушку в дом приведете"... Но важеватая старуха, конечно, ничего подобнаго не высказала, потому что это было неприлично,-- с какой стати она сама стала бы навязываться Пазухиным?..   -- А Марѳа Петровна?-- уклончиво спросила Татьяна Власьевна.-- Кабы у меня были такия золотыя руки, да я бы, кажется, еще сто лет прожила...   -- Это вы справедливо, Татьяна Власьевна... Точно, что наша Марѳа Петровна целый дом ведет, только ведь все-таки она чужой человек, ежели разобрать. Уж ей не указки ни в чем, а Боже упаси, ежели поперечное слово сказать. Склалась, только ее и видел. К тем же Шабалиным уйдет, ей везде дорога.   -- Что говорить, что говорить!..-- покачивая головой, согласилась Татьяна Власьевна.-- Тоже вот и язычок у Марѳы-то Петровны...   -- Ох и не говорите, Татьяна Власьевна! Стыдно сказать, а грех утаить: плачу я от ея языка, слезно плачу... Конечно, про себя перенесешь -- и молчок, не в люди же нести свою сухоту. Донимает она меня этим своим язычком, так донимает... А я сама-то стара становлюсь, ну и терпишь.   Гостья так расчувствовалась, что даже вытерла глаза уголком своего кисейнаго передника, подвязаннаго, конечно, под самыя мышки. Старушки еще побеседовали, а потом Пелагея Миневна начала прощаться.   -- Заболталась я у вас, Татьяна Власьевна... Извините уж на нашей простоте! К нам-то когда вы пожалуете?   -- А вот соберемся как-нибудь... Спасибо, что нас грешных не забываете, Пелагея Миневна. Нынче как-то и не применишься к людям... Гордость всех одолела...   Пелагея Миневна, накидывая в передней платок на голову, с соболезнованием покачала только головой: очевидно, Татьяна Власьевна намекала на недоразумения с Савиными и Колобовыми. Накидывая на плечи свою беличью шубейку, Пелагея Миневна чувствовала, как все у ней внутри точно похолодело -- наступил самый критический момент... Скажет что-нибудь Татьяна Власьевна или не скажет? Когда гостья уже направилась к порогу, Татьяна Власьевна остановила ее вопросом:   -- А где у вас Алексей-то Силыч? Что-то ровно его не видать...   -- Да при лавке больше, Татьяна Власьевна. Он ведь домосед у нас, сами знаете, не любит больно-то расхаживать.   -- Смиренный парень, что говорить... Надо вам за него Бога молить, Пелагея Миневна. Этаких-то кротких да послушных по нынешним временам надо с огнем поискать!..   Этого было совершенно достаточно... Татьяна Власьевна сама вызывала на сватовство последним отзывом, и Пелагея Миневна вышла в сени в радостном волнении, от котораго у ней кружилась голова. "Устрой, Господи, все на пользу!" -- шептала она про себя, спускаясь по лесенке во двор. Пелагея Миневна в своем радужном настроении дошла до самых ворот и только хотела взяться за кольцо калитки, как она растворилась сама, а в калитке показалась женская высокая фигура в двух шубах с наглухо завернутой головой в несколько шалей.   -- Алена Евстратьевна!..-- проговорила Пелагея Миневна, пристально вглядываясь в стоявшую неподвижно женскую фигуру.-- Откуда Бог несет?   -- Из Верхотурья приехала,-- как-то нехотя ответила Алена Евстратьевна, оглядывая Пелагею Миневну с ног до головы.   -- Аль не узнали меня-то?   -- Что-то как будто запамятовала...   -- Пазухиных-то, может, еще не забыли, Алена Евстратьевна? Суседи в прежнее время были с вами...   -- Да, да... помню.   Алена Евстратьевна даже не подала руки Пелагее Миневне, а только сухо ей поклонилась, как настоящая заправская барыня. Эта встреча разом разбила розовое настроение Пелагеи Миневны, у которой точно что оборвалось внутри... Гордячка была эта Алена Евстратьевна, и никто ее не любил, даже Татьяна Власьевна. Теперь Пелагея Миневна постояла-постояла, посмотрела, как везжали во двор лошади, на которых приехала Алена Евстратьевна, а потом уныло поплелась домой.   "И принесло же ее ни раньше ни после...-- сердито думала Пазухина, подходя к своему дому.-- Пожалуй, все наше дело испортит. Придется погодить, видно, как она в свое Верхотурье уберется..."   Марѳа Петровна видела, как приехала Алена Евстратьевна, и все поняла без обяснений: случай вышел не в руку; ну, да все под Богом ходим, не век же будет жить в Белоглинском эта гордячка.   Появление Алены Евстратьевны произвело в брагинском доме настоящий переворот, хотя там ее никто особенно не жаловал. Раньше она редко приезжала в гости и оставалась всего дня на два, на три; но на этот раз по всем признакам готовилась прогостить вплоть до последняго саннаго пути.   -- На наше золото прилетели, Алена Евстратьевна?-- язвительно спрашивал Зотушка, кутивший все праздники.   -- Какое золото?-- удивилась Алена Евстратьевна.   -- Отец-от разве не описывал тебе ничего?-- спрашивала Татьяна Власьевна: она называла Гордея отцом, как большака в семье.   -- Ничего мы не получали. А я прихворнула перед Рождеством-то, а то бы раньше приехала...   "Врет, все врет наша Аленушка...-- думал пьяный Зотушка, улыбаясь хитрой улыбкой.-- На жилку ворона прилетела, только не даром ли крыльями, милая, махала?   Алеше Евстратьевне было за сорок; это была полная, высокая женщина, с красивым лицом, на котором тенью лежало что-то фальшивое и хитрое. Серые большие глаза Алены Евстратьевны смотрели прямо и нахально, особенно когда она улыбалась. Одевалась она всегда по моде, т.-е. носила платья, шляпочки, воротнички, корсет и т. д. Муж Алены Евстратьевны хотя и занимался подрядами и числился во второй гильдии, но, попав в земские гласные, перевел себя совсем на господскую руку, т.-е. он в этом случае, как миллионы других мужей, только плясал под дудку своей жены, которая всегда была записной модницей.   Алена Евстратьевна до страсти любила распоряжаться и совать свой нос решительно везде; потому, едва успев переодеться с дороги, она начала производить строгую ревизию по всему дому, причем находила все не так, как тому следовало бы быть, Особенно досталось от нея невесткам; Алена Евстратьевна умела подносить самыя горькия пилюли с ласковой улыбкой. Нюша попробовала-было вступить с тетушкой зуб за зуб, но была разбита и уничтожена. В каких-нибудь три дня гостья овладела всем домом и распоряжалась в нем, как победитель в завоеванной провинции. Даже сам Гордей Евстратыч, недолюбливавший сестричку за ея характер, теперь как-то совсем поддался ей и даже заметно ухаживал за ней. Татьяна Власьевна удивлялась такой перемене и в то же время сама начала относиться к нелюбимой дочери с большим уважением и даже раза два советовалась с ней.   -- Как это вы живете, Гордей Евстратыч?-- говорила Алена Евстратьевна.-- Разве это порядок в доме? Точно какие-нибудь прасолы... Всякий, как в комнаты зашел, сейчас и видит вашу необразованность!   -- Ладно нам, Алена Евстратьевна... Куда уж нам за богатыми гоняться!-- ответил Гордей Евстратыч.-- Век прожили не хуже других...   -- Вам-то хорошо так говорить, а дети как? Тоже в необразованности хотите оставить, на посмеяние всем... Или взять Нюшу теперь... Девушка невеста, а порядочному жениху стыдно в дом приехать... Это какая-то лачуга, а не дом. Вон Вукол Логиныч устроил себе домик, так хоть кого не стыдно в нем принять. Взять эти ваши сарафаны... Кроме Белоглинскаго завода во всем свете больше не увидишь, чтобы девушки или молодыя женщины в сарафанах ходили... Взять хоть наше Верхотурье... Нет, братец, по вашим теперешним достаткам так жить невозможно! Уж вы как там хотите с маменькой, а только это не порядок в доме... Спросите у кого угодно, как по другим-прочим местам богатые люди живут.   Гордей Евстратыч для видимости противоречил, но внутренно был совершенно согласен с сестрой: так жить дальше было невозможно, совестно, взять хоть супротив того же Вукола Логиныча. У того вон как все устроено в дому, в роде как в церкви.   -- Вон у вас какая печка безобразная стоит, Гордей Евстратыч,-- не унималась Алена Евстратьевна.-- Весь дом портит...   -- Ну, уж это ты напрасно... Печку не уберу! Лучше другой дом выстрою. Дай срок, вот золота летом намоем, тогда такую музыку заведем...   -- В том-то и дело, Гордей Евстратыч, чтобы от других не отстать... А то совестно к вам приехать!.. И компания у вас тоже самая неподходящая: какие-то Пазухины... Вы должны себя теперь очень соблюдать, чтобы перед другими было не совестно. Хорошему человеку к вам и в гости прийти неловко... Изволь тут разговаривать с какой-то Пелагеей Миневной да Марѳой Петровной. Это не порядок в доме...   -- А я печку не буду ломать,-- продолжал Гордей Евстратыч, отвечая самому себе:-- вот полы перестлать или потолки раскрасить -- это можно. Там из мебели что поправить, насчет ковров -- это все сделаем не хуже других... А по осени можно будет и дом заложить по всей форме.   Одним словом, Алена Евстратьевна пошла кутить и мутить, точно ее бес подмывал. Большаки слушали ее потому, что боялись, как бы не отстать от других; молодые хоть и недолюбливали ее, но тоже слушали, потому что Алена Евстратьевна была записная модница и всегда ходила в платьях и шляпках.   А на Смородинке золото так и лезло из земли -- что неделя, то и два да три фунта. После Крещенья Гордей Евстратыч еще сгонял в город и еще сдал золота. А Алена Евстратьевна живет себе да поживает у милаго братца и, видимо, желания никакого не имеет убраться в свое Верхотурье. Двенадцатаго января Татьяна Власьевна была именинница. Этот день праздновался в брагинском доме очень скромно и по-старинному: накануне о. Крискент служил всенощную, утром женщины шли в церковь к обедне, потом к чаю собирались кой-кто из знакомых старушек, седали именинный пирог, и тем все дело кончалось. И на этот раз все устроилось так же. Только после обедни не пришли ни от Савиных ни от Колобовых, что очень огорчило Татьяну Власьевну; из посторонних были только Пелагея Миневна с Марѳой Петровной да еще стрекоза Ѳеня. Мужчины хотели приехать с прииска только к вечеру, потому работа не ждала. Прибрел еще о. Крискент в своей фиолетовой ряске. За чаем сидели и калякали о разных разностях; главным образом за всех говорила модная Алена Евстратьевна, которая распространялась все насчет настоящих порядков в доме. О. Крискент благочестиво соглашался, склонял головку на бок и шептал: "Да, да!".   -- Баушка, ведь это к нам!-- крикнула Нюша, бросаясь к окну.   К воротам брагинскаго дома лихо подкатили лакированныя сани станового, заложенныя парой на отлет; в них с Плинтусовым сидел мировой Линачек.   -- Видно, к Гордею Евстратычу,-- сообразила Татьяна Власьевна.   Все женщины поспешили перебраться из парадных комнат на половину Татьяны Власьевны; остались на своих местах только о. Крискент да Алена Евстратьевна.   -- Милости просим, милости просим. Только вот Гордея Евстратыча нет дома: еще не приехал с прииска...   -- А мы не к нему, а к вам, Татьяна Власьевна,-- говорил Плинтусов, щелкая каблуками.-- Нарочно приехали поздравить вас с днем вашего тезоименитства.   Плинтусов фартовато прищурил свои сорочьи глаза и еще раз щелкнул каблуками; Линачек повторил то же самое. Татьяна Власьевна была приятно изумлена этой неожиданностью и не знала, как и чем ей принять дорогих гостей. На этот раз Алена Евстратьевна выручила ее, потому что сумела занять гостей образованным разговором, пока готовилась закуска и раскупоривались бутылки.   "И меня, старуху, вспомнили",-- думала Татьяна Власьевна, польщенная этим вниманием.   -- Мы еще третьяго-дня сговорились ехать к вам вместе,-- докладывал Плинтусов, выплескивая в свою пасть первую рюмку.   -- Как же это вы так надумали? Напрасно только себя безпокоили,-- точно оправдывалась Татьяна Власьевна.-- Мы маленькие люди...   -- Ах, маменька, какия вы, право,-- жеманно возражала Алена Евстратьевна, совсем сконфуженная незнанием Татьяны Власьевны светских приличий.-- Это везде так принято в порядочном обществе...   Плинтусов и Линачек не успели выпить по второй рюмке, как подкатил на своем сером Шабалин, а вслед за ним Пятов. Словом, гостей набрался полон дом.   -- Вот мы и поздравим старушку соборне,-- кричал Вукол Логиныч, хлопая Татьяну Власьевну но плечу.-- Так ведь, отец Крискент?.. Я хоть и не вашей веры, а выпить вместе не прочь...   Все наперерыв старались выразить свое уважение не только Татьяне Власьевне, но и Алене Евстратьевне. Даже неразговорчивый Линачек и тот повторял каждое слово Плинтусова.   -- Ведь их надо будет оставить обедать,-- соображала Татьяна Власьевна, считая гостей но пальцам.-- Ох, горе мое, а у нас и стряпни никакой не заведено!..   Но Алена Евстратьевна успокоила маменьку, обяснив, что принято только поздравить за закуской и убираться во-свояси. Пирог будет -- и довольно. Так и сделали. Когда приехал с прииска Гордей Евстратыч с сыновьями, все уже были навеселе порядком, даже Нил Поликарпыч Пятов, беседовавший с о. Крискентом о спасении души. Одним словом, именины Татьяны Власьевны отпраздновались самым торжественным образом, и только конец этого пиршества был омрачен ссорой Нила Поликарпыча с о. Крискентом.   Дело вышло из-за староства. О. Крискент политично завел разговор на тему, что Нил Поликарпыч уже поработал в свою долю на дом Божий и имеет полное право теперь отдохнут.   -- Надо и другим в свою долю поработать, Нил Поликарпыч,-- пояснил свою мысль о. Крискент с вкрадчивой улыбкой.   -- Не пойму я вас что-то, о. Крискент.   -- А очень просто... Мы выберем в старосты Гордея Евстратыча,-- пусть его постарается для Бога.   -- А... так вы вот как, отец Крискент!.. Значит, вам не служба дорога, а деньги.   И пошел, и пошел. Старик не на шутку разгорячился и даже покраснел. Бедный о. Крискент весь сежился и лепетал что-то такое несообразное в свое оправдание. Даже Липачек и Плинтусов не могли унять расходившагося старика...   -- Правду, видно, старинные люди сказывали,-- кричал Нил Поликарпыч, горячась и размахивая руками,-- что, мол, прежде сосуды по церквам были деревянные, да попы золотые, а нынче сосуды стали золотые, так попы деревянные...   О. Крискент обиделся, в свою очередь, на такое оскорбление. Гордей Евстратыч хотел помирить своих гостей; но это вмешательство окончательно взбесило Нила Поликарпыча.   -- Нет, Гордей Евстратыч, видно, нам не приходится водить с вами компанию...-- заявил Пятов, хватаясь за шапку.-- Вы богатые стали, лучше нас найдете.   -- Что вы, Нил Поликарпыч, батюшка...-- заголосила Татьяна Власьевна, удерживая Нила Поликарпыча за руку.-- Отец Крискент!.. Нил Поликарпыч!..   -- Маминька, оставь!..-- грозно приказал Гордей Евстратыч.   Из старых друзей остались только о. Крискент да Пазухины... Вот тебе и "бабушкины именины",-- нечего сказать, отпраздновали!..