ДИКОЕ СЧАСТЬЕ

   Примирение с Пятовыми точно внесло какую благодать в брагинскую семью; все члены ея теперь вздохнули как-то свободнее. Гордей Евстратыч "стишал" и начал походить на прежняго Гордея Евстратыча, за исключением своего новаго костюма, со которым ни за что не хотел разстаться. Михалка и Архип выезжали теперь с прииска раза три в неделю, и невестки вздохнули свободнее. Точно к довершению общаго благополучия, у Дуни родилась прехорошенькая девочка.   -- Мне мальчишек больше не надо,-- говорил счастливый Гордей Евстратыч.-- Девочка невпример лучше...   Татьяна Власьевна поняла последния слова, как утешение Дуне, которой хотелось иметь первенцем сына; но Гордей Евстратыч говорил совершенно серьезно и пестовал маленькую Таню даже больше, чем своего внука Степушку. Когда Татьяна Власьевна предложила в кумовья Нила Поликарпыча, Гордей Евстратыч точно испугался и сказал, что у него уже есть кум, знакомый золотопромышленник, а кумой будет сестрица Алена Евстратьевна. Теперь Пятовы часто бывали у Брагиных и Брагины у Пятовых. Вообще все шло, как по маслу, и только в общем довольстве не принимал никакого участия один Зотушка, который в самый момент примирения Гордея Евстратыча с Нилом Поликарнычем перебрался совсем из пятовскаго дома под крылышко Агнеи Герасимовны, где и прожил все время. Как ни старались залучить Зотушку, чтобы помирить с братцем Гордеем Евстратычем,-- все было напрасно. Ѳеня нарочно ездила к Колобовым, чтобы выпытать у Зотушки, почему он не хочет мириться, но ничего не могла добиться. Зотушка плакал от радости, когда видел свою барышню, но на все разспросы говорил самыя непонятныя слова: "Так уж лучше будет, моя барышня"... "Погоди, вот ужо соберусь"... и т. д.   -- Ведь это грешно наконец, Зотушка,-- увещевала упрямаго Божьяго человека Ѳеня.-- Бабушка Татьяна много слез из-за тебя пролила...   -- Я сам, барышня Ѳенюшка, плачу обо всех, часто плачу... А бабушке Татьяне скажи от меня, что ея слезы еще впереди, большия слезы.   -- Что ты, Зотушка, Господь с тобой! Какия ты слова говоришь?..   -- А ты думаешь, мне легко их говорить? И тебе, барышня моя распрекрасная, тоже слезы будут... Да.   -- Ну, уж я-то не заплачу, ты это напрасно говоришь...   -- Вот и заплачешь, вместе с бабушкой Татьяной заплачешь... Покудова сестрица Алена Евстратьевна будет гостить -- Зотушка не придет. Так и бабушке Татьяне скажи, Ѳеня.   -- Ах, какой ты несговорный, Зотушка. Ну, стоит на тетку Алену сердиться? Ты знаешь, какая она, значит, и толковать о ней нечего...   -- Знаю, все знаю, чего и вы не знаете, Да... А мне тебя жаль, Ѳеня, касаточка, вот как жаль.   Зотушка действительно несколько раз начинал плакать и со слезами целовал белыя ручки барышни Ѳенюшки.   -- Вздор мелет!-- сердито отрезала Татьяна Власьевна, когда Ѳеня передавала ей свои разговоры с Зотушкой.-- Это его Колобовы да Савины настраивают... Что ему скажут, он то и мелет.   Перед самым Рождеством Зотушка жестоко закутил, и его оставили в покое.   Благодаря неутомимым хлопотам о. Крискента, Гордей Евстратыч был наконец выбран церковным старостой. Когда Савины и Колобовы узнати об этом, они наотрез отказались ходить в единоверческую церковь и старались также смутить и Пазухиных. Такия проявления человеческой злобы сильно смущали о. Крискента, но он утешал себя мыслью, что поступал совершенно справедливо, радея не для себя, а для церковнаго благолепия.   -- Савины и Колобовы не ко мне в церковь ходят, а к Богу,-- говорил о. Крискент со смирением.-- Всуе мятутся легковернии...   Но Савины и Колобовы думали несколько иначе и даже послали на о. Крискента два доноса -- один преосвященному, а другой в консисторию, находя выборы новаго старосты неправильными. Узнав об этом, о. Крискент не только не смутился, но выказал большую твердость духа и полную готовность претерпеть в борьбе с раздельными силами, волновавшими теперь его словесное стадо.   А Гордей Евстратыч уже вступил в отправление своих старостинских обязанностей, и все прихожане не могли им нахвалиться. Первым его подвигом в новой обязанности было то, что он пожертвовал в новую церковь весь иконостас, т.-е. заказал его на свой счет, а затем помогал везде, где только показывалась церковная нужда: сшил церковным каморникам новые кафтаны, купил новое паникадило, сделал новыя праздничныя ризы и т. д. Эти пожертвования на худой конец стоили тысяч пять, и все преклонялись пред благотворительностью новаго тысячника Гордея Евстратыча. Истинным любителям церковнаго благолепия, какие встречаются только в единоверческих церквах, больше всего нравился сам Гордей Евстратыч, когда он стоял за старостинским прилавком в своем старостинском кафтане. Это был такой осанистый, красивый старик, точно на заказ. Все, что он делал, выходило у него так торжественно и благочестиво, что даже о. Крискент любовался из алтаря новым старостой, когда он с степенной важностью ставил свечи, откладывая широкие единоверческие кресты. Последняя бабенка, ставившая копеечную желтую свечку, и та чувствовала, что ея жертва точно будет приятнее Богу, если пройдет через руки Гордея Евстратыча... И Нил Поликарпыч, конечно, был отличный староста, но у него был один, очень неприятный недостаток: Нил Поликарпыч, по своей разсеянности, часто забывал, кому заказаны были свечи, и ставил их наугад. Впрочем, при особенной ревности единоверцев ставить свечи пред образами, трудно было и не перемешать, когда, например, у старосты на руках за-раз являлось свеч пятнадцать или двадцать. Но Гордей Евстратыч в этом случае обладал исключительно счастливой памятью и скоро совершенно затмил своего предшественника.   -- Тебе и книги в руки, Гордей Евстратыч,-- сознавался сам Пятов, когда они вечерком сидели в гостиной о. Крискента за стаканом чаю.-- Экая у тебя память... А меня часто-таки браковали бабенки, особенно которая позубастее. Закажет Флору и Лавру, а я мученику Митрофану поставлю.   Вообще Гордей Евстратыч оказался как раз на своем месте и отнесся к своим новым обязанностям с особенною ревностью, так что удивлял даже о. Крискента.   Благодаря новому старосте праздничная служба на Рождестве отличалась особенной торжественностью. Единоверческая церковь, низенькая и тесная, переделанная из старинной раскольничьей молельни с полатями и перегородкой посредине, была вычищена до последняго уголка; множество свеч, новыя ризы на священнике и дьяконе, наконец сам новый староста в своем форменном кафтане -- все дышало благолепием. Вся брагинская семья была в церкви. Впереди других, у леваго клироса стояла в белом кисейном платье Ѳеня Пятова; она была необыкновенно хороша, как распустившаяся роза. Гордей Евстратыч часто поглядывал на нее и, когда ходил ставить свечи к местным образам, проходил мимо нея так близко, что задевал ее локтем. Девушка опускала глаза и едва заметно улыбалась; Гордей Евстратыч чувствовал эту тихую улыбку, которая мешала ему молиться, и даже сердился на Ѳеню и других девок, которыя выпятились вперед. Недаром прежде молельня была разделена глухой деревянной перегородкой на две половины, мужскую и женскую: соблазну никакого. Даже Татьяна Власьевна заметила, что Гордей Евстратыч молится как будто не совсем истово, и сделала ему строгий выговор.   Святки для Брагиных на этот раз прошли необыкновенно весело, хотя особенных гостей и не было, кроме Порфира Порфирыча, Шабалина, Липачка и Плинтусова. Молодежи набралось столько, что устраивали святочныя игры, пели песни, гадали и т. д. Порфир Порфирыч оказался самым подходящим человеком, чтобы топить олово, ходить по улицам и спрашивать у встречных, как зовут жениха, играть в жмурки и вообще исполнять безчисленныя причуды развеселившейся молодежи. Ѳеня и Нюша одевали Порфира Порфирыча в сарафан бабушки Татьяны и в ея праздничную сорочку и в таком виде возили его по всему Белоглинскому заводу, когда ездили наряженными по знакомым домам. Даже Нюша и та заметно "отошла" и, кажется, начинала помаленьку забывать своего Алешку. Зотушка устраивал костюмы, но сам не участвовал в общем веселье, ссылаясь на головныя боли и какое-то "трясение" после недавняго пьянства. Вообще веселье лилось через край, всяк куролесил в свою долю. Ариша была мастерица заводить песни, Ѳеня -- плясать и т. д. Старики больше любовались на молодежь, прохаживались по закускам и калякали о своих собственных делах. Раз подгулявший Гордей Евстратыч сильно тряхнул стариной, т.-е. прошелся с Ѳеней русскую.   -- Только для тебя, Ѳеня, и согрешил!..-- говорил расходившийся старик, вытирая вспотевшее лицо платком.-- По крайности буду знать, в чем попу каяться в Великом посте... А у меня еще есть до тебя большое слово, Ѳеня.   -- Какое слово?   -- А уж такое... Давно собираюсь переговорить, да все как-то время не выбирается. Не оставляй ты, Ѳеня, моей-то Нюши...   -- Что вы, Гордей Евстратыч! Да разве я... мы душа в душу с Нюшей живем. Сами знаете.   -- Все вы, девки, так-то душа в душу живете, а чуть подвернулся жених -- и поминай, как звали. Так и твое дело, Ѳеня: того гляди выскочишь, а мы и остались с Нюшей -- горюшкой.   -- Я замуж не пойду...   -- Ладно, ладно... У всех у вас одна вера-то!   Гордей Евстратыч дружелюбно похлопал Ѳеню по плечу и подумал про себя:-- "Экая девка уродилась, подумаешь... а?"   Конечно, от бдительности Татьяны Власьевны и о. Крискента не ускользнуло особенное внимание, с каким Гордей Евстратыч относился к Ѳене. Они по-своему взглянули на дело. По мнению Татьяны Власьевны, все обстоятельства так складывались, что теперь можно было бы помириться с Савиными и Колобовыми -- недоставало маленькаго толчка, каких-нибудь пустяков, из каких складываются большия дела в жизни. Именно с этой точки зрения она и взглянула на отношения Гордея Евстратыча к Ѳене.   -- Он-то ее даже очень уважает,-- говорила бабушка Татьяна о. Крискепту:-- вот я и думаю, ежели бы Ѳеня замолвила словечко, может, Гордей Евстратыч и совсем бы стишал...   -- Глас девственницы имеет великую силу над мужским полом,-- глубокомысленно изрек о. Крискент.-- Сему есть много даже исторических примеров...   -- А уж как бы хорошо-то было... Сначала бы насчет Савиных да Колобовых, а потом и насчет Пазухиных. То-есть я на тот конец говорю, о. Крискент, что Нюшу-то мне больно жаль, да и Алексея. Сказывают, парень-то сам не свой ходит... Может, Гордей-то Евстратыч и стишает.   Ободренные первым успехом борьбы с разделительной силой злого духа, когда они помирили Гордея Евстратыча с Пятовым, старики порешили теперь воспользоваться "гласом девственницы". Бабушка Татьяна сама переговорила с Ѳеней, а та с жаром ухватилась за это предложение, только просила об одном, что сначала переговорит с Гордеем Евстратычем о Нюше, а потом уж о Савиных и Колобовых.   -- Ну, как знаешь, милушка,-- говорила бабушка Татьяна, крестя девушку...   -- Так лучше будет... Гордей-то Евстратыч сам мне намекнул маленько, да я мимо ушей пропустила тогда.   Ѳеня разсказала, как Гордей Евстратыч говорил ей, что у него для нея есть "великое слово" и в чем оно заключается.   Бабушка Татьяна не совсем поняла обяснения Ѳени.   -- Да ты, бабушка, не сумлевайся: он это и хотел сказать. Я теперь только поняла... Все выйдет как по-писаному.   -- Стара я стала, милушка, загадки-то разгадывать, а сдается мне, как будто оно и не совсем так...   -- Нет, уж так, бабушка Татьяна.   Оне вместе выбрали и время, когда переговорить Ѳене с Гордеем Евстратычем -- за день до крещенскаго сочельника, когда у Пятовых будут приглашены гости на вечер.   Действительно, к Пятовым сехалось много гостей, и в том числе был и Гордей Евстратыч. Ѳеня выждала, когда гости подкрепятся закуской и Гордей Евстратыч совсем развеселится. Он уже закидывал к ней две-три свои жесткия шуточки и весело разглаживал свою подстриженную бороду.   -- А мне с вами, Гордей Евстратыч, поговорить надо...-- заговорила Ѳеня, улучив удобную минутку.   -- Вот как... Что такое случилось?   Ѳеня немного смутилась и, ощипывая платок, который держала в руках, вопросительно подняла свое лицо на Гордея Евстратыча. Это девичье лицо с ясными чистыми глазами было чудно-хорошо теперь своим колеблющимся выражением: в нем точно переливалась какая-то сила. Гордей Евстратыч улыбнулся, и Ѳене показалось, что он нехорошо как-то улыбнулся... Но время было дорого, и, после минутнаго колебания, она проговорила:   -- Здесь неловко разговаривать, Гордей Евстратыч. Я вас проведу в свою комнату.   До комнаты Ѳени было всего несколько шагов -- перейти залу и гостиную. Хозяйка указала гостю на стул около туалета краснаго дерева, а сама поместилась по другую его сторону.   -- Ну, в чем дело, Ѳеня?-- ласково спрашивал Гордей Евстратыч, мельком оглядывая закрытую пологом односпальную кровать.   -- Помните, Гордей Евстратыч, как вы мне тогда сказали про великое слово о Нюше... Вот я хочу поговорить с вами о нем. Зачем вы ее губите, Гордей Евстратыч? Посмотрите, что из нея сталось в полгода: кукла какая-то, а не живой человек... Ежели еще так полгода пройдет, так, пожалуй, к весне и совсем она ноги протянет. Я это не к тому говорю, чтобы мне самой очень нравился Алексей... Я и раньше смеялась над Нюшей, ну, оно вышло вон как. Если он ей нравится, так...   -- Так и отдать ее Алешке?-- докончил Гордей Евстратыч и тихо так засмеялся.-- Так вот зачем ты меня завела в свою горницу... Гм... Ежели бы это мне кто другой сказал, а не ты, так я... Ну, да что об этом говорить. Может, еще что на уме держишь, так уж говори разом, и я тебе разом ответ дам.   -- А не разсердитесь на меня?   -- Глядя по словам, какия говорить будешь... И муха не без сердца...   Ѳеня посмотрела на своего собеседника. Лицо у него было такое доброе сегодня, хотя он смотрел на нее как-то странно... "Э, семь бед -- один ответ!" -- решила про себя девушка и храбро докончила все, что у ней лежало на душе...   -- Есть и еще, Гордей Евстратыч...-- заговорила она уже смелее.-- Помните, как вы ссорились с тятенькой? Ну, кому от этого легче было,-- никому. А помирились -- и всем праздник. Вот как Святки-то отгуляли...   Ѳеня весело засмеялась и даже тряхнула своей русой головой. Гордей Евстратыч тоже засмеялся -- и дрогнувшей рукой схватился за край резного туалета, точно смех Ѳени уколол его.   -- Одним словом, я на вашем месте давно бы помирилась с Савиными и Колобовыми... Ей-Богу... А то Бог знает что у вас в семье делается; невесткам-то, небось, весело глядеть, как вы волками друг на дружку глядите, да и бабушке Татьяне тоже. Вот бы этак же и помирились, как с тятенькой... Лихо бы закутили!.. Уж если у вас самих язык не ворочается, так я сама бы все оборудовала: поехала бы к Савиным да к Колобовым и сказала, что вы сокрушаетесь очень, а самим приехать как-то неловко, а потом то же самое сказала бы вам... Ведь только бы и всего?.. Право... А то теперь те даже в церковь перестали ходить, о. Крискенту делают неприятности... Ох, уж эти мужчины: чистые петухи...   -- Как ты сказала?   -- Чистые петухи, сказала. Тесно вам, подумаешь, в Белоглинскомто заводе.   Гордей Евстратыч сначала улыбался, а потом, опустив голову, крепко о чем-то задумался. Ѳеня с замиравшим сердцем ждала, что он ей ответит, и со страхом смотрела на эту красивую, старческой сановитой красотой, голову. Поправив спустившиеся на глаза волосы, Гордей Евстратыч вздохнул как-то всей своей могучей грудью и, не глядя на Ѳеню, заговорил таким тихим голосом, точно он сам боялся теперь своей собеседницы. В первую минуту Ѳене показалось, что это говорит совсем не Гордей Евстратыч, а кто другой.   -- Хорошее ты мне слово сказала; Ѳеня... от сердца сказала. Чувствую я это, даже очень чувствую... И сам об этом, может, не одну сотню раз подумал. Да... Только вот ты-то как сказала мне, так я и вижу все, как на ладонке, что и где неладно... Эх, Ѳеня, Ѳеня!.. Сам вижу свои-то неполадки, ну, да оно уж одно к одному все пусть... Ты вот со стороны-то глядишь на нас, да и думаешь про себя: дескать, с жиру старики-то бесятся. Так. А ты разбери-ка... Оно совсем другая статья выходит. Оно, видишь ли, и раньше в семье-то у нас сучки да задоринки выходили, тоже взять хоть этих Савиных да Колобовых. Гордо они держали себя против нас, в том роде, как благодетели какие... Ну, я это переносил, никому ни слова. А как подвернулась эта самая жилка, оно все и выплыло наверх, как масло на воде. Видишь, куда оно погнуло-то... Да!.. Это тебе раз. Об Алешке Пазухине вторая статья подошла... Тут уж, напрямки сказать, золото нас разделило, хоть Алешка парень и подходящий бы, и семья ихняя тоже. Пожалел я Нюшу отдать за него, думал жениха лучше ей найти... Так ведь? Не выродок ведь Нюшка-то моя, не недоносок какой, да и одна дочка-то у родимаго батюшки... А из этого вон оно что выросло-то: девка на глазах моих чахнет.   После короткой паузы Гордей Евстратыч провел по лбу рукой, точно стирая какую-то постороннюю мысль, которая мешала ему вполне ясно высказаться, а потом продолжал:   -- Я тебе на-чистоту все скажу, Ѳеня... За то тебе скажу, что душа у тебя добрая. Люблю... Да... Так вот обзатылил я Пазухиных, Зотушку прогнал от себя. Это уж моя вина: с сердца сорвалось у меня. После-то сам гляжу я на себя и дивлюсь: зачем я это родного брата из родительскаго дома выгнал... А тут родная дочь на глазах зачала сохнуть. Легко мне это, по-твоему? Своя-то кровь всегда скажется... она проймет... Разве я ослеп? Нет, голубушка, все видел я и все на сердце держал, да только поделать ничего не мог... Не раз и не два думал я помириться со всеми, как вот с твоим тятенькой помирился, так поди же ты -- руки не подымались! Даже слов таких у меня точно не было на языке, чтобы на мировую пойти... А тут еще новые дружки да приятели, им надо тоже большое спасибо сказать. Зачал я закруживаться совсем, и все мне тяжелее да тяжелее, потому старые-то дружки все отшатились, а новых не нажил. Ведь новые-то благоприятели к золоту нашему льнут -- видим и это... Хорошо. Только и начал я думать, почто, да как, да зачем. Жили беднее -- было лучше в дому, а с богатством пошла какая-то разнота да сумятица. Может, слышала, как Михалка-то жену свою колотил? Вот оно куда пошло... вижу -- дело дрянь, и чем дальше, тем оно хуже. С богатством-то соблазн везде, грех... Водкой я начал зашибать в хорошей компании и всякое прочее. Тебе, девушке, это не гоже все знать... Так, к слову пришлось... Ну, я и надумал наконец... т.-е. не сам даже надумал, а в роде как осенило меня. Уж старостой я был... Стою я за своим прилавком, продаю свечи, а сам в уме держу свои-то неполадки, как и что. Даже так горько мне стало... А тут я сразу все до корня постиг.   Гордей Евстратыч тяжело перевел дух и еще раз обвел глазами комнату Ѳени, точно отыскивая в ея обстановке необходимое подкрепление. Девушка больше не боялась этого гордаго старика, который так просто и душевно разсказывал ей все, что лежало у него на душе. Ея молодому самолюбию льстило особенно то, что этакий человек, настоящий большой человек точно советуется с ней, как с бабушкой Татьяной.   -- Ну, так я сразу всю причину и нашел,-- продолжал Гордей Евстратыч, соображая что-то про себя.-- Я уж тебе все до конца доскажу...   -- А я знаю, какая причина.   -- Какая?   -- Золото...   -- Нет... Тут совсем особенная статья выходит: не хватает у нас в дому чего-то, от этого и все неполадки. Раньше-то я не замечал, а тут и заметил... Все как шальные бродим по дому, друг дружку не понимаем да добрых людей смешим. У меня раз пружина в часах лопнула: пошуршала-пошуршала и стала, значит, конец всему делу... Так и у нас... Не догадываешься!   -- Нет...   -- Ну, так я попрямее тебе скажу: жены Гордею Евстратычу недостает!.. Кабы была у него молодая жена, все шло бы как по маслу... Я и невесту себе присмотрел, только вот с тобой все хотел переговорить. Все сумлевался, может, думаю, стар для нея покажусь... А уж как она мне по сердцу пришлась!.. Эх, на руках бы ее носил... озолотил бы... В шелку да в бархате стал бы водить.   Ѳеня инстинктивно поднялась с места; она совсем не ожидала такого оборота разговора и почуяла что-то недоброе. Гордей Евстратыч тоже поднялся. Лицо у него было бледное, а глаза так и горели.   -- Ѳеня, выходи за меня замуж... все будет по-твоему...-- глухо прошептал он, делая шаг к ней.   -- Гордей Евстратыч... Господь с вами... опомнитесь.   -- Я?.. Нет, поздно немножко... Ѳеня, все для тебя сделаю... и помирюсь со всеми, и Нюшу за Алешку отдам, только выходи за меня... Люба ты мне, к самому сердцу пришлась...   -- Гордей Евстратыч... в уме ли вы?..   -- Ласточка моя, в уме... Ты всех нас спасешь, всех до единаго, а то весь дом врозь расползется. Старик я... не люб тебе, да ведь молодость да красота до время, а сердце навек.   -- Не пригоже мне, Гордей Евстратыч, такия ваши речи выслушивать...   Вместо ответа Брагин схватил девушку и поднял кверху, как перышко, а потом припал к ней своей большой седевшей головой, которая вся горела, как в огне.   -- Я закричу... пустите...-- шептала Ѳеня, освобождаясь из давивших ее железных обятий.-- Я сейчас все бабушке Татьяне разскажу... все...   Она рванулась к дверям, но Гордей Евстратыч, ухватившись за ея платье, на коленях пополз за ней. Лицо у него было даже страшно в настоящую минуту, столько в нем стояло безысходной муки отчаяния и мольбы.   -- Ради Бога... Ѳеня... одну минуточку...   Девушка в нерешительности остановилась, хотя у самой глаза были полны слез: она еще чувствовала на себе прикосновение его головы.   -- Ѳеня... пожалей старика, который ползает перед тобой на коленях...-- молил Гордей Евстратыч страстным задыхавшимся шопотом, хватая себя за горло, точно его что душило.-- Погоди... не говори никому ни слова... Не хотел тебя обижать, Ѳеня... прости старика!   Эта патетическая сцена была прервана шагами в соседней комнате: Алена Евстратьевна отыскивала хозяйку по всем комнатам. На правах женщины она прямо вошла в комнату Ѳени и застала как раз тот момент, когда Гордей Евстратыч поднимался с поду. Ѳеня закрыла лицо руками и горько заплакала.   -- Что с тобой, Ѳеня?-- с участием спрашивала Алена Евстратьевна, делая вид, что ничего не заметила.   -- Ах, оставьте меня... все оставьте...-- шептала девушка, глухо рыдая.   Между братом и сестрой произошла выразительная немая сцена: Гордей Евстратыч стоял с опущенной головой, а модница улыбалась двусмысленной улыбкой: дескать, что уши-то развесил, разве не видишь, что девка ломается просто для порядку.   -- Не надо было больно круто наступать-то на нее для перваго разу...-- выговаривала Алена Евстратьевна, когда Ѳеня убежала от них.-- Этак все дело можно извести!   Гордей Евстратыч вместо ответа только безсильно махнул рукой: руки и ноги у него дрожали, а в голове точно работала целая кузница,-- так стучала в жилах расходившаяся стариковская кровь.