- Время пока есть. После разговора с ним я вернусь в Кампо Реаль этой ночью, – объяснил Ренато. – Дорога хорошая. Чудесно светит луна, и я с нетерпением хочу сообщить матери о благоприятном исходе приглашения. К тому же, чем раньше я уеду, тем раньше вернусь за вами. Когда вы будете готовы? В пятницу? Субботу?
- Думаю, что в пятницу, правда, девочки? – спросила Каталина.
- Я готова в любой время, – заверила Моника.
- А ты? – обратился Ренато к невесте; но не получив ответа, настойчиво спросил: – Айме, ты слышишь?
- О, да, конечно. Что ты сказал? – воскликнула Айме, словно очнувшись.
- Ренато сказал, что вернется за нами в пятницу, но ты как будто в облаках витаешь, – с упреком объяснила Моника.
- Просто мне жарко. Когда наконец принесут кофе?
- Мне все равно, когда, – признался Ренато. – Мы выпьем его, когда принесут, а я поспешу с десертом, хотя мне будет ужасно трудно покинуть этот дом.
Он снова улыбнулся Айме, а та в ответ осклабилась. У нее не осталось сил терпеть, и она с содроганием вспомнила угрозу Хуана явиться за ней, если не явится на свидание.
В дверях две женщины смотрели вслед уходящему Ренато. Затем Моника отошла и рухнула без сил в ивовое кресло. Сеньора де Мольнар тихо прикрыла дверцу и поискала взглядом младшую дочь, а затем спросила у Моники:
- Куда ушла твоя сестра?
- Не знаю. Ей было жарко. В сад, разумеется.
- Какой приятный Ренато, правда?
Моника промолчала и опустила голову; мыслями она погрузились в волнения измученной души. Сеньора де Мольнар не спеша удалилась в свою спальню, а Айме, не теряя времени, ворвалась в комнату сестры. На стуле висела черная накидка, которой Моника покрывала послушнические одежды, выходя из дому. Айме рванула ее со стула и проследовала дальше, убыстряя шаг. В саду она завернулась в темную ткань и тенью скользнула к деревьям; затерявшись в них, она направилась к пляжу.
- Моника… Странно! Как же это необычно! Все в ней так странно.
Недоумевающий и удивленный Ренато Д'Отремон думал вслух. Он стоял в пятидесяти метрах от дома Мольнар, белые стены которого ясно освещала полная луна. Он задержался у угла, прежде чем потерять из виду старый особняк. Непреодолимый порыв влюбленного остановил его, чтобы взглянуть еще разок на стены, где жила его любовь. С волнением он ожидал увидеть сквозь оконные решетки фигуру Айме, но в окне и у дверей никого не было. Он увидел проходившую тень и ощутил странное беспокойство. Вернулся к дому и обошел его кругом. Свет горел в двух комнатах. Двое из трех женщин в доме не спали, подумал Ренато. Словно совершая святотатство, он проник в сумрачный сад.
Он подошел к центру рощи, где на двух стволах висел гамак. Лунный свет проходил сквозь ветки, серебряными остриями проникая сквозь шелковую сетку и в воды ручья, переливаясь звездами. Медленно наклоняясь, он поднял с земли платок, надушенный сиренью, и зеркало у гамака. Он узнал зеркало, любимую игрушку Айме, в ее руках он сотни раз видел, как оно отражало ее красоту, как сейчас отражало звезды, словно прозрачное крошечное озерко. С нежностью он прошептал:
- Айме, жизнь моя…
Он поцеловал холодное стекло, столько раз отражавшее маленький рот, сладкий и горячий, источник жизни для него. Затем опустил голову. Внезапно он почувствовал стыд. Он напоминал вора. Встревоженно он посмотрел на дом. Одно окно уже погасло. А другое блестело желтоватым светом.
- Айме, ты ведь не спишь, правда? Думаешь обо мне, мечтаешь? Читаешь? Молишься? Может быть, ждешь, как и я, завтрашнего дня, чтобы снова меня увидеть?
Тихонько он положил зеркало в карман и быстро удалился.
13.
- Христос, услышь, помоги мне. Боже, поддержи, дай сил в этой муке, просвети меня. Услышь меня.
Моника стояла на коленях перед Распятием, царствующим в спальне, где прошли невинные годы ее детства. С бледными дрожащими губами, страстным сердцем, глухо стучавшим в груди, сцепив ладони она молилась; ее распахнутые глаза устремились на Того, на кого всецело надеялась.
- Боже, для чего мне так изводиться, вновь находиться рядом с ним? Для чего искушаться соблазнами? Зачем будить едва уснувшие воспоминания? Для чего, Боже? Почему испытание такое суровое?
Только глухие рыдания нарушали тишину и спокойствие в доме, истерзанная душа корчилась, желая избежать муки, чтобы наконец ее принять:
- Христос, в ночь перед мукой Ты тоже отказался от чаши. В Гефсиманском Саду проливал кровавый пот, горько плакал, прося Отца смилостивиться к Твоей слабости. Сегодня я прошу милосердия. Милосердия или силы, чтобы победить себя, подавить удары сердца, дабы усмирить мятежную плоть. Господи, сжалься надо мной. Ответь моему сердцу. Ответь мне! – она зарыдала и прервала молитву. Внезапно она воскликнула с чувством смирения: – Да будет воля Твоя, Боже, не покинь меня в испытании.
- Хуан! Мой Хуан! Что ты здесь делал?
Да, это Хуан, его объятия, жадные и чувственные губы, целующие с неутолимой жаждой. Она встретилась на вершине обрыва, куда подступали деревья их сада.