Диковинки Красного угла

Но товарищу его, что сзади сидел, другой бес то же самое шептал. И товарищ, сразу вняв бесовскому голосу, поднял кирпич и опустил его с размаху на голову первому. И полетел тот с подводы в овраг, а за ним и кирпич наш.

Очнулся первый грабитель через некоторое время, и, открыв глаза, увидел над собой доброе бородатое лицо. Приподнялся он на локтях и заметил рядом с собой кирпич, который был весь в крови. Застонал грабитель и за голову схватился — от боли и досады.

А старичок бородатый и говорит:

— Ну что, Василий-горемыка, како денежки Божии поделил?

— Откуда ты знаешь мое имя, старец? — поразился грабитель.

— Ничего нет тайного, Василий, что не стало бы явным. Это не людские слова — Христовы. Бог все видит. Вот этот кирпич, мертвый, бессловесный, и то осмысленнее вас оказался. Пытались вы его к делу злому приспособить — не получилось. Мало того, он ко мне тебя привел. Ты не скорби, что тебе этак досталось. Это воля Божия о тебе. Милость Его великая. Голова кровью обагрилась, глядишь, душа светом озарится покаянным. Али, скажешь, тьма кромешная тебе не страшна?

И посмотрел старец на Василия-бедолагу таким вдохновенным, таким благодатным взглядом, что проняло душу церковного грабителя. Остался он у старца, раскаялся и вскоре монашеский постриг принял. И кирпич при старце святом остался. Старца звали Зиновием. Зимой жил он в лесной пустыньке, монастырьке маленьком, а все остальное время в лесной келье пребывал. Был он прозорлив и имел дар исцеления. Множество народа ходило к нему душу и тело врачевать.

А кирпич старец Зиновий стал вместо подушки под голову класть. Укрывался же он покровом Божиим — так он сам говорил, и прибавлял:

— А другого покрывала мне не надобно. Ну, а коль Господь лишит покрова, покрываться мне тем паче ни к чему, ибо спать не буду, молиться буду, чтоб покров возвратился.

Вот таков был старец Зиновий.

Днем лежал кирпич на земле, дышал благодатью и не чувствовал тоски по своему старому месту в Успенском соборе. Хорошо ему было. Ночью длинные седые волосы старца покрывали его, а тепло тяжелой головы согревало. Кирпич пыжился, пытаясь размягчиться, чтоб старцу помягче было. Но крепко он слеплен был, на совесть, и размягчиться никак не получалось. Да старец и не нуждался в мягкости под головой. Он спал сном младенца. И даже во сне лилась, не уставая, его молитва.

Так и текли тихо и мирно дни кирпича. Но однажды старец взял его в руки и понес куда-то. Вышел он из леса, приблизился к белому храму, и почувствовал кирпич, как его вкладывают, постукивая, в пустое место в кладке.

«Ну что ж, — согласился кирпич, — такая служба по мне. Только б ломом не били больше».

Вздохнул старец, когда кирпич оказался на новом месте. Он сказал, на кирпич глядя:

— Обагрился ты раз кровью Василия, скоро обагришься еще раз...

Не понимал кирпич слов старца. Он грел свой полированный бок под ласковыми лучами солнца, дышал дивным воздухом, как вдруг все это кончилось. И солнце стало не ласковым, и воздух казался каким-то испорченным, им стало трудно дышать. Как триста лет назад, стрельба пошла, пожары то тут, то там, разбои и неустройства. Но триста лет назад несокрушимая вера в Бога одолела смуту, нынче же зашаталась вера, и рухнуло все.

Однажды на рассвете кирпич ощутил на себе удары пуль и его обдало кровью, только немного просвета незалитого осталось на нем. Вслед за тем новые удары посыпались и новые потоки крови полились на кирпич. Все меньше просветов оставалось на нем. И вот, последним своим просветом он увидел, что какие-то люди в кожанках и шинелях, со звездами на фуражках, с перекосившимися от злобы лицами тащат бывшего грабителя Василия, а ныне инока Павла (такое имя он получил при монашеском постриге). Его поставили спиной к кирпичу, он перекрестился, раздались выстрелы. Кровь его, по слову старца, вновь обагрила кирпич, который вдруг увидел, как те же люди волокут старца Зиновия. Он чуть из кладки не выскочил. Ни с кем эти люди не обращались так грубо, никого так не понукали, как старца Зиновия. Особенно старался один свирепый, во всем кожаном. Они стали меж собой орать-совещаться и затем поволокли его назад, а Свирепый подошел к кирпичу, осмотрел его внимательно и вынул из кладки — ведь старец тогда его без раствора положил. Усмехаясь и подбрасывая кирпич на ладони в кожаной перчатке, шел Свирепый вслед за своими подручными, которые тащили старца Зиновия.

Кирпич опять почувствовал на своем окровавленном боку тепло волос старца. Часть крови, что была на кирпиче, осталась на старческой бороде, и он увидел себя висящим на его шее. Он придавил собой бороду старца и хотел, чтобы как-то полегчала его многовековая тяжесть, ибо чувствовал, что причиняет старцу боль.

— И руки назад ему завяжите, чтоб не перекрестился, — прорычал Свирепый.

— Боитесь крестного знамения, — сказал старец. — Господи, прими дух мой с миром. Не вмени им греха сего...

Старца толкнули в спину, и он полетел с обрыва в реку.