Диктатор

— Какое радио? — растерянно переспросил он.— Какое обращение? Я отказываюсь выступать. Сам заварил кашу, сам и выступай. Кто подписывал эту паршивую бумажку?

— И ты и я,— невозмутимо сказал Молотов, ничем не выдавая своей обиды.— Кто мог предположить, что Гитлер так коварен? Сейчас не время сводить счеты. Народу надо все объяснить.

— Вот и объясняй,— упрямо сказал Сталин.

— Решено,— согласился Молотов; «решено» было его любимое словечко.— Но текст моего выступления прошу завизировать.

— Тимошенко и Жуков здесь?

— Здесь, товарищ Сталин,— почти в один голос откликнулись военачальники.

— Давайте директиву войскам.

— Директива готова,— доложил Жуков. Крепкий, будто отлитый из бронзы, он, казалось, прочнее всех стоит на земле и сохраняет полнейшее спокойствие и поразительную выдержку.— Разрешите передать в округа?

Сталин бегло просмотрел текст директивы и махнул рукой:

— Передавайте.

— Сейчас,— Жуков взглянул на часы,— ровно семь часов десять минут. В семь пятнадцать директива будет в войсках. Хотя теперь это не более чем формальность.

— Иосиф Виссарионович,— сказал Молотов.— Мы соберем свои силы в кулак. У нас огромная великая страна, у нас много ресурсов. Надо только мобилизоваться. Каждый из нас, засучив рукава, возьмется за свой участок работы. Мы должны победить.

Глаза Сталина потеплели, но в душе он был недоволен Молотовым: вылезает поперед батьки, произносит те слова, которые имеет право произнести только он, вождь.

— Вот так и скажи народу, Вячеслав,— уже своим обычным голосом, избавляясь от шока, сказал Сталин.— Скажи нашему народу такие слова: наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами. Обязательно скажи. Только постарайся не заикаться,— почти ласково попросил его Сталин.— Иначе наш народ может подумать, что мы испугались Гитлера.

…Почти всю ночь Сталин не спал. Звонил Молотов, звонили Тимошенко и Жуков, несколько раз звонил Берия.

— Ну и как, Лаврентий, ты уже стер в лагерную пыль тех, кто предупреждал нас о нападении Гитлера? — Сталин спрашивал это спокойно, казалось, без желания уязвить. И, не дождавшись вразумительного ответа, добавил: — Вести с фронта самые неблагоприятные. Ты там проверь списки крупных военачальников, которых еще не успел стереть. Вместе с Тимошенко отбери таких и приготовься выпустить на волю. Нам скоро нужно будет очень много талантливых военачальников. Сам понимаешь, командира роты на армию не поставишь…

Берия в ответ чуть не захлебнулся от восторга: пусть знают, что Берия — не Ежов, он не столько сажает, сколько выпускает!

Ближе к полудню Сталину позвонил Поскребышев:

— Товарищ Сталин, у меня текст радиоперехвата речи Черчилля в парламенте. Разрешите привезти?

— Зачем тратить время? Прочитай.

— Слушаю. Кавычки. Начало цитаты: «Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма…»

— Неисправимый антикоммунист,— пробурчал Сталин.— Этот монстр даже сейчас не удержался, чтобы не кинуть в нас камень! Что там дальше?

— «У него,— продолжал Поскребышев,— нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому господству». Это он о фашизме, товарищ Сталин.

— Без тебя ясно,— рассердился Сталин.— Читай без комментариев, здесь не ликбез.

— Слушаюсь, товарищ Сталин. Дальше он сказал: «По своей жестокости и яростной агрессивности он превосходит все формы человеческой испорченности. За последние двадцать пять лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем».

— Нашел чем хвастаться, упрямый ишак,— перебил Сталин.

— Можно продолжать, товарищ Сталин? — осторожно спросил Поскребышев.

— Продолжай.

— «Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся,— да, ибо бывают времена, когда молятся все,— о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры…»

— И много там еще лирики? — все сильнее раздражался Сталин, по мере того как Поскребышев читал ему текст.— Чем пытаться переплюнуть Тургенева с его стихотворениями в прозе, лучше бы сказал, что он предпримет в ответ на агрессию Гитлера.

— Это у него есть ниже, товарищ Сталин,— попытался успокоить его Поскребышев, которому очень понравились лирические откровения Черчилля, так непохожие на надоевшие ему тексты официальных речей своих руководителей.— Читаю дальше: «Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства существования с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети…»

— Что он видит? Он же никогда не был в русской деревне! — возмущенно воскликнул Сталин.— Комедиант!