Рот Сталина приоткрылся, губы вздрогнули, и он издал нечленораздельный звук, полный испуга и бессилия.
И свершилось чудо: услышав этот стон, массы людей рассеялись в наступившем мраке, исчезли в один миг, как исчезают видения. Сталин, разомкнув тяжелые свинцовые веки, пораженный, увидел, что сейчас перед ним стоит лишь один человек, одетый в черную сутану, с черной шляпой на голове, плотно, до отказа надвинутой на почти квадратный, каменной крепости лоб. Сталин вгляделся в него немигающими, почти остановившимися в ужасе глазами и лишь по яростному сверканию квадратных линз пенсне догадался, что перед ним стоит Берия.
— Я спас тебя, Коба.— Голос Берия показался Сталину схожим с железным скрежетом.— Они хотели раздавить тебя, растоптать и уничтожить, они хотели надругаться над тобой. Но у тебя есть верный друг, ты слышишь, Коба, у тебя есть преданный тебе Лаврентий. Кому, как не Лаврентию, передашь ты бразды правления, перед тем как уйдешь в мир иной?
— Прочь! — Сталину казалось, что он крикнул так, что его услышал весь мир, на самом же деле он лишь слабо пошевелил губами…
Через несколько дней состоялись похороны Сталина, а затем тело его поместили в Мавзолей. Теперь он лежал рядом с Лениным. На мраморных плитах Мавзолея рядом с именем «Ленин» появилось имя «Сталин». Отныне они были абсолютно равны и неразлучны.
Вся страна замерла в ожидании перемен…
И никто — даже безмолвные, будто окаменевшие часовые у входа в Мавзолей, не видели, как однажды в полночь, с последним ударом часов на Спасской башне, произошло невероятное: Сталин легко встал со своего ложа, поднялся по мраморным ступенькам на трибуну и остановился на том месте, где стоял всегда, когда Красная площадь заполнялась морем людей, флагов, транспарантов и портретов. Он поднял руку в привычном приветствии, и в глубокой ночи раздался его голос, его сталинский голос — негромкий, струящийся, как горный ручей, с легким грузинским акцентом, с нечетким звучанием окончаний слов, но тем не менее его голос, который нельзя было спутать ни с чьим другим. Он звучал все громче, разносясь далеко окрест, по всей России.
— Что вы сделали с моей империей без меня? — грозно спросил Сталин.
Ответом ему было глухое и страшное безмолвие.
Тогда он сам ответил на свой вопрос:
— Я вам оставил великую империю, перед которой трепетал мир, а вы превратили ее в удельные княжества. Я вам оставил мир, а нашел смуту и войны. Я оставил вам несметные богатства, а нашел нищету. Я оставил вам победы, а нашел поражения. Я оставил вам одну сильную партию, а нашел множество партий и партиек, раздираемых дьявольской борьбой за власть. Я оставил вам государство крепкое и прочное, как монолит, а нашел президентов едва ли не в каждой деревне. Я снова спрашиваю вас: что вы сделали с моей империей без меня?!
Молчала Красная площадь. Молчала Москва. Молчала гигантская страна…
Эпилог
И там, на пороге торжественной юной зари,
Ныряя в студеные волны рассвета,
Услышите вы, как звенят колокольчики где-то.
А значит — бессмертные есть на земле звонари!
В Москву поезд прибывал на рассвете, но Женя уже не спала. Впрочем, она не спала почти всю ночь, еще разделявшую ее от встречи со столицей, которую она не видела уже столько лет! Собственно, даже и не Москва влекла ее к себе теперь, когда она, привыкнув к жизни в крохотном поселке в ста верстах от Томска, на берегу своенравной реки Томи, отвыкла от столицы, а таящаяся где-то в глубине ее метущейся души слабенькая и хрупкая надежда на то, что в городе, где ей суждено было родиться, бегать в школу и влюбляться, она сможет встретить хотя бы кого-то из своих родных или сверстников. Надежда эта, как Женя время от времени пугала себя, была совершенно несбыточной, разве что волшебник мог превратить ее в реальность, но она, умудренная опытом горькой и уже успевшей опостылеть ей жизни, привыкла сознавать, что чудеса всегда совершаются с какими-то другими, безвестными ей людьми, но только не с ней. И все-таки, даже не веря в это чудо, она вознамерилась, может быть в последний раз, попытать счастье! Кто знает, кто ведает, что произошло на самом деле и с ее мамой, и с отцом, и с дедушкой? Может, люди, которые в разное время сообщили ей о их смерти, ошибались, может, почерпнули эти горькие вести из третьих рук, может, говорили ей совсем о других людях, а не о ее родных?