Диктатор

— Товарищ Грач? — послышался в трубке знакомый голос — глухой, с хрипотцой.— Говорит Сталин. Ничего, что побеспокоил так поздно? Должен вам сказать, что органы народного образования настаивали на том, чтобы перевести вашу внучку в другую школу. Но мне удалось, хотя и с трудом, их переубедить. Пусть сдает экзамены в своей школе. Желаю вам всего доброго.

И трубка умолкла. Тимофей Евлампиевич поспешил обрадовать Женю. Но она крепко спала. Ночь была теплая, влажная, и Женя во сне сбросила с себя одеяло, распластавшись на простыне как на пляже.

«Господи, как она обрадуется утром!» — не веря своему счастью, подумал Тимофей Евлампиевич и впервые за всю неделю спокойно уснул.

А на рассвете за Женей пришли двое, представившиеся сотрудниками НКВД. Женя, вскочив с постели в одних трусиках, бросилась к дедушке и вцепилась в него:

— Дедуля! Родной мой! Не отдавай меня! Не отдавай!

Тимофей Евлампиевич попытался отвести беду.

— Товарищи, это явное недоразумение, это какая-то непостижимая моему уму ошибка! Вчера вечером мне звонил лично товарищ Сталин и заверил, что внучка может продолжать учебу в своей школе. В понедельник у нее первый экзамен!

Хмурый, по-видимому, невыспавшийся чекист усмехнулся в ответ и пристально оглядел Тимофея Евлампиевича как человека, внезапно тронувшегося умом.

— Вам звонил лично товарищ Сталин? — злорадно переспросил он,— Не рассказывайте нам басни дедушки Крылова! А первый экзамен ваша внучка будет сдавать у нас на Лубянке.

Они схватили Женю, вцепившуюся в дедушку, и с силой толкнули в стоявшее поблизости кресло. Потом велели собрать вещи и повели Женю на улицу. Тимофей Евлампиевич ринулся было вслед за ней, но чекист резко оттолкнул его:

— Не сметь! Все справки — в приемной НКВД.

Через несколько дней в приемной ему наконец сказали, что Грач Евгения Андреевна осуждена к высылке в Сибирь сроком на пять лет и что переписка ей разрешена.

То, что внучке была разрешена переписка, стало для Тимофея Евлампиевича единственной радостью, которую у него еще не успели отнять…

Поезд, в последний раз лязгнув буферами, остановился у платформы вокзала. Женя не торопилась выходить, хотя все ее мысли были уже в Лялином переулке, в маленькой, похожей на пенал комнатке, которую она так самозабвенно любила прежде, когда все они — мама, папа, дедушка и Женя — были вместе и верили в то, что ничто их никогда не разлучит. Этой неспешностью она оттягивала, насколько могла, тот момент, в который узнает, может быть, самое страшное, что ее ожидает и что уже невозможно будет ни исправить, ни изменить. И потому вышла из вагона последней, хотя ей все время старались уступить дорогу. Вещей у нее практически не было, если не считать маленького фанерного чемоданчика, обтянутого зеленым дерматином. В чемоданчике лежали ее нехитрые пожитки: смена белья, запасное зеркальце, пачка дешевого печенья да неизвестно как попавшая к Жене книга «Робинзон Крузо», которую она читала еще в детстве, а потом еще вместе со Славиком. О зеркальце она уже с давних пор почти позабыла, не любила в него смотреться и считала совершенно лишним предметом в своем обиходе.

Толпа пассажиров, вывалившаяся из поезда, уже схлынула и растворилась в привокзальной сутолоке, и Женя быстро выбралась из тесных объятий вокзала на просторную площадь, успев прочитать рекламу, призывно кричавшую со щита на одном из высоких домов: «Покупайте камчатские крабы! Дешево, вкусно и питательно!»

Женя ускорила шаг, быстро пересекла Садовое кольцо, опасаясь угодить под машины, от которых в таежном поселке почти вовсе отвыкла, и успела вскочить на троллейбус, шедший в сторону Покровских ворот, откуда было рукой подать до Лялина переулка.