Диктатор

— Коба! Еще совсем недавно ты утверждал совсем другое!

— И что же я утверждал? — насторожился Сталин. Он сразу почуял, на что намекает Бухарин, но был убежден, что тот не отважится обнародовать их разговор.— Может, я ставил тебя выше Ленина?

— Ты говорил…— отделяя одно слово от другого и делая продолжительные паузы, сказал Бухарин,— ты говорил вот что: «Мы с тобой, Николай,— Гималаи, остальные — ничтожества!»

Сталин побагровел и стукнул кулаком по столу.

— Лжешь! Лжешь! Лжешь! — заорал он так, что все вздрогнули.— Хочешь настроить меня против членов Политбюро?! Не выйдет!

— Мой Бог — правда,— упрямо сказал Бухарин, запоздало сознавая, что не следовало вспоминать при всех слова Сталина о Гималаях.

— Тебе это приснилось в дурном сне или почудилось при очередной попойке с Каменевым! — гневно шумел Сталин.— Знаем мы таких правдолюбцев! Товарищ Сталин не такой идиот, чтобы сравнивать тебя с Гималаями.

— Значит, Гималаи — это только ты! — воскликнул Бухарин тоном человека, отгадавшего загадку,— Меня ты уже низвел до политического пигмея.

— Не надо прибедняться, товарищ Бухарин,— внешне спокойно произнес Сталин.— Не обязательно быть великим теоретиком. Но обязательно быть порядочным человеком. Вы, товарищ Бухарин…

Он немного передохнул.

«Он перешел на «вы»,— холодея от дурного предчувствия, подумал Бухарин.— Теперь тебя ждет участь Троцкого, если не хуже».

— Впрочем, о чем с вами говорить, товарищ Бухарин? Вместо того чтобы раскаяться и признать свои ошибки, вы атаковали Политбюро. Все предельно ясно. Думаю, члены Политбюро согласятся, что сегодня у нас есть две диаметрально противоположные линии: во-первых, это линия партии и, во-вторых, это линия Бухарина. Они несовместимы. И если товарищ Бухарин будет продолжать свою антипартийную линию, у нас хватит сил, чтобы обломать ему рога. Думаю, что товарища Бухарина следует отстранить от занимаемых постов. Какой он, к дьяволу, скажем, редактор «Правды»? Может ли быть «Правда» верным оружием партии, если это оружие в руках таких товарищей, как Бухарин? Думаю, что не может.

— Надо вывести его из Политбюро,— уверенно сказал Молотов как о чем-то решенном.

— А вот этого делать пока не следует,— возразил Сталин, сделав ударение на слове «пока».— Чем черт не шутит, может, товарищ Бухарин и прислушается к нашим советам. В противном случае пусть пеняет на себя.

— Как бы партия не обвинила нас в либерализме,— озабоченно сказал Молотов, поправив пальцем пенсне.— Слишком велики грехи у товарища Бухарина.

— Ничего,— уже миролюбиво произнес Сталин,— Мы не сторонники сразу пускать кровь. А что касается партии, то мы разъясним ей наше решение, думаю, что партия нас поймет.

Выждав, пока все разойдутся, Сталин дал знак Бухарину, чтобы он задержался. Бухарин с поникшей головой присел на стул. Он чувствовал себя разбитым и опустошенным. Голова гудела, пальцы дрожали. Не хотелось ни говорить, ни слушать.

Сталин сел напротив, спиной к окну и долго вглядывался в Бухарина, словно был уверен, что сможет изучить и распознать не только то, что написано на его лице, но все, что сейчас происходит в его душе.

— Вот видишь, Николай, чем заканчиваются нехорошие игры с партией.— Со стороны можно было подумать, что это отец ведет душеспасительную беседу со своим заблудшим сыном.— Партия этого не прощает. Партия — это не клуб болтунов и демагогов, это единая стальная монолитная организация, отторгающая от себя любых раскольников.

Бухарин, еще не остывший от проработки на заседании, плохо воспринимал слова Сталина, они скользили по поверхности его сознания. И потому он смотрел на говорившего Сталина рассеянным, отсутствующим взглядом.

— Ты слушаешь меня или витаешь в облаках? — осведомился Сталин,— То, что я говорю, тебе очень полезно усвоить.

Бухарин никогда не мог терпеть духовного насилия над собой, от кого бы оно ни исходило. В ответ на такое насилие он тут же ощетинивался и стремился сбросить с себя невидимые путы.

— Слушаю,— негромко отозвался он,— Но ты изрекаешь истины, которые известны любому школьнику. Заседание кончилось. Ты можешь хоть сейчас говорить нормальным человеческим языком?

Это взбесило Сталина, но он сдержал себя и лишь недовольно поморщился, усы его дернулись.

— Большое самомнение,— он укоризненно покачал головой.— Непомерные амбиции. Ты возомнил себя великим теоретиком. И думаешь, что партия без тебя пропадет. Партия и без нас с тобой будет жить и развиваться. Между прочим, я мог бы сейчас и не говорить с тобой. Все уже сказано на заседании. Но любое заседание страдает одним очень существенным недостатком: оно протоколируется. А между тем не все, далеко не все должно фиксироваться на бумаге… Бывают обстоятельства, при которых уместнее вести доверительный разговор с глазу на глаз.

— Ты жаждешь моей исповеди? — Бухарин тут же догадался, к чему клонит Сталин.— Но зачем тебе моя исповедь? Ты уже и так занес меня в списки людей, подлежащих повешению.

Сталин снова покачал головой, как это бывает, когда хотят уличить человека в неблагодарности.