Диктатор

Четырнадцать или пятнадцать первосвященников сидели в дальнем конце полного людей помещения, ожидая нас. Единственным, кто отсутствовал, был их глава, Цезарь: его кресло, более крупное, чем все прочие, стояло пустым. Среди первосвященников было несколько знакомых мне: консул Спинтер, Марк Луций – брат великого полководца Луция, который, по слухам, недавно лишился рассудка, и его держали взаперти в его дворце за пределами Рима, – и два начавших приобретать известность молодых аристократа, Квинт Сципион Назика и Марк Эмилий Лепид. Кроме того, здесь я наконец-то увидел третьего триумвира – Марка Лициния Красса. Курьезная коническая меховая шляпа, которую полагалось носить понтификам, скрывала самую отличительную его черту – лысину. Его хитрая физиономия была сейчас совершенно бесстрастной.

Цицерон сел лицом к остальным, а я устроился за его спиной на табурете, готовый передать ему по его требованию любой документ. За нами сидели именитые граждане, в том числе и Помпей. О Клодии же не было ни слуху ни духу. Перешептывания постепенно стихли, и вскоре молчание уже становилось гнетущим. Где же Публий Клодий? Возможно, он не смог прийти… С этим человеком никогда не знаешь, чего ожидать. Но в конце концов он с важным видом вошел, и я почувствовал, что холодею при виде того, кто причинил нам столько мук.

«Маленькая Госпожа Красотка» – так обычно называл его Цицерон, хотя сейчас, в среднем возрасте, Клодий перерос это оскорбление. Его буйные светлые кудри были теперь пострижены так коротко, что облегали его череп, словно золотой шлем, а толстые красные губы больше не были надуты. Он выглядел суровым, худым, презрительным – этакий падший Аполлон.

Как это часто случается с самыми злейшими врагами, сначала он был другом моего господина, но потом слишком часто начал преступать закон и мораль, переодеваясь в женщину и оскверняя священный обряд Доброй Богини[28]. Цицерон вынужден был дать против него свидетельские показания, и с того дня Клодий поклялся отомстить ему.

Теперь же Клодий сел в кресло в каких-нибудь трех шагах от Марка Туллия, но тот продолжал смотреть прямо перед собой, и эти двое так ни разу друг на друга и не взглянули.

Верховным понтификом по возрасту был Публий Альбинован, которому было лет восемьдесят. Дрожащим голосом он прочел тему диспута: «Было ли святилище Свободы, воздвигнутое недавно на участке, на который претендует Марк Туллий Цицерон, освящено в соответствии с ритуалами официальной религии или нет?» – после чего пригласил Клодия высказаться первым.

Наш противник медлил достаточно долго, чтобы продемонстрировать свое презрение ко всей этой процедуре, а потом медленно встал.

– Я шокирован, святые отцы, – начал он, как всегда аристократически растягивая слова, – и потрясен, но не удивлен, что этот ссыльный убийца Цицерон, бесстыдно зарезав Свободу во время своего консульства, теперь усугубляет оскорбление, разрушая ее изображение…

Он упомянул каждый поклеп, который когда-либо был возведен на Марка Туллия – и незаконное убийство заговорщиков Катилины («санкция Сената – не оправдание для казни пяти граждан без суда»), и его тщеславие («если он возражает против этого святилища, то в основном из зависти, поскольку считает себя единственным богом, достойным поклонения»), и его политическую непоследовательность («предполагалось, что возвращение этого человека станет предвестием восстановления сенаторских полномочий, однако первым же делом он предал эти ожидания, добившись диктаторской власти для Помпея»).

Все это произвело кое-какое впечатление на присутствующих. На форуме речь Клодия приняли бы хорошо. Но в ней совершенно не затрагивался законный аспект дела: было святилище должным образом освящено или нет?

Клодий приводил свои доводы час, а потом настала очередь Цицерона. Мерой того, насколько искусен был его оппонент, являлось то, что сперва Марку Туллию пришлось говорить экспромтом, защищая свою поддержку полномочий Помпея в делах сбора зерна. Только после этого он смог перейти к главной теме: святилище нельзя было освятить законным порядком, поскольку Клодий не был законным трибуном, когда основал его.

– Твой переход из патрициев в плебеи не был санкционирован решением этой коллегии, он был сделан против всех правил понтификов и должен быть лишен законной силы, – заявил Цицерон, – а если он недействителен, значит, весь твой трибунат разваливается на куски.

То была опасная тема: все знали, что именно Цезарь устроил усыновление Клодия, чтобы тот сделался плебеем. Я увидел, как Красс подался вперед, внимательно слушая. Ощутив опасность и, может быть, вспомнив данные Цезарю обязательства, Цицерон тут же сделал крутой поворот:

– Означают ли мои слова, что все законы Цезаря незаконны? Ни в коем случае, поскольку ни один из них более не затрагивает мои интересы, не считая тех, что с враждебным намерением нацелены лично на меня.