Диктаторы в зеркале медицины

Еще одно последствие покушения состояло в том, что у Гитлера заметно снизилась способность контролировать эмоциональные взрывы, а поскольку его личности изначально был присущ низкий порог возбудимости, то теперь его все чаще охватывало «чрезмерное возбуждение», «приступы буйства, сопровождавшиеся самыми страшными ругательствами и болезненными реакциями на мелкие текущие события» или «припадками неописуемой ярости», о которых позднее рассказывали его генералы. После покушения неуправляемость Гитлера продолжала нарастать. Генерал Гудериан вспоминает; «Часто он терял самообладание и все меньше и меньше стеснялся в выражениях». Еще ярче описание, данное генералом Дитрихом фон Хольтицом, который вошел в историю как «спаситель Парижа»: «Но вот Гитлер перешел к событиям 20 июля. Я стал свидетелем взрыва души, исполненной ненависти… Он сам себя вгонял в бессмысленное возбуждение, из рта его буквально шла пена, все тело его тряслось так, что письменный стол, за который он ухватился, также пришел в движение. Он обливался потом, и его возбуждение еще более возросло, когда он орал, что «эти генералы будут болтаться на виселице». И здесь я со всей определенностью понял: передо мной помешанный». Это впечатление еще более усиливал тот способ, которым он предавался своей садистской жажде мести уже после казни генералов, замешанных в заговоре. Он приказал снять на кинопленку казни, во время которых приговоренных вешали на мясных крючьях при помощи рояльных струн, одновременно стягивая с них брюки, и затем многократно с удовольствием просматривал этот фильм. Сохранился только киноматериал, снятый во время показательных процессов, проходивших в народном суде под председательством зловещей «кровавой собаки» Роланда Фрайслера. Этот материал дает представление о нечеловеческих унижениях, которым подвергались обвиняемые, и вызывает глубокое уважение к их мужеству. Нисколько не взволнованный этими жуткими сценами, Гитлер в это же самое время писал своему «дорогому теленочку», как он часто называл Еву Браун, что у него все хорошо, не считая легкого утомления: «Я надеюсь, что скоро вернусь домой, чтобы отдохнуть в твоих объятиях. Я очень нуждаюсь в покое».

Почти чудом казалось Гитлеру, что в результате сильного удара, полученного им при взрыве, дрожь в его левой руке и ноге внезапно прекратилась. Однако вскоре выяснилось, что это кажущееся улучшение носило временный характер, и скоро дрожь левой половины тела возобновилась. Кроме того, появились нарушения вестибулярного аппарата, выразившиеся в невольных отклонениях от движения по прямой. Он начал приволакивать ноги, что в дальнейшем становилось все более характерным для его походки. Сразу после неудавшегося покушения Гитлер находился почти в эйфорическом состоянии, поскольку относительно безболезненно избежал преисподней, и снова уверился в своей миссии, но уже спустя несколько недель снова впал в депрессивное состояние. В подавленном настроении 31 августа 1944 года он заявил, что многочисленные поражения и личные разочарования иногда превращали для него жизнь в муку: «Если бы моя жизнь оборвалась 20 июля, то лично для меня это было бы… лишь избавлением от забот, бессонных ночей и тяжелого нервного заболевания». В общем и целом, мы не можем присоединиться к мнению Тревора-Ропера, который полагает, что «в физическом смысле события 20 июля не имели для Гитлера большого значения». Гораздо большее значение эти события, безусловно, имели для его генералов, многие из которых, начиная с этих дней, не испытывали к своему верховному главнокомандующему ничего, кроме презрения и отвращения. «Генерал пустыни» Эрнст Роммель, пользовавшийся уважением во всем мире, 6 сентября 1944 года выразил эти чувства так: «Этот патологический лжец уже окончательно спятил. На людях 20 июля он показал свой истинный садизм, и это еще не конец».

На пути к концу