Диктаторы в зеркале медицины

Так жажда разрушения, с давних времен присущая Гитлеру, получила окончательную форму и направление. После того, как он трансформировал личное унижение в национальное поражение, речь шла уже не о личном провале, а о провале Германии, единственной его «невесты». «Спасая Германию и мстя за нее, он мстил за себя, смывая позор Германии, он смывал собственный позор». В том, как Гитлер собирался подавлять очередной путч, подобный случившемуся в 1918 году, Эрих Фромм усматривает классический ранний пример присущей ему жажды убийства и разрушения: «Немедленно убить лидеров всех оппозиционных движений, включая лидеров оппозиционного католицизма, уничтожить всех заключенных в концлагерях. Он предполагал, что таким образом надо будет уничтожить несколько сот тысяч человек». Гитлер допускал, что при этом общее число его жертв (под жертвами Гитлер в первую очередь имел в виду евреев) «может даже незначительно возрасти», из чего Фромм заключает: «Конечно, прав тот, кто считает, что Гитлер ненавидел евреев… но столь же прав будет тот, кто скажет, что Гитлер ненавидел немцев. Он ненавидел все человечество и жизнь вообще».

Как ни странно, при всей ненависти к социал-демократам, большевикам и евреям, которых Гитлер, не долго думая, сваливал в одну кучу, во время бурных и кровавых революционных событий в Мюнхене — зверств при захвате власти коммунистами и бойни, устроенной рейхсвером и отрядами добровольцев во время контрнаступления и ликвидации советского режима — он оставался безучастным зрителем и не выходил из казармы. К активному участию в политической жизни его побудил только командир части капитан и офицер генштаба Карл Майр. Он приказал Гитлеру пройти «курс перевоспитания», который вели националистически настроенные профессора Мюнхенского университета, после чего Гитлер был переведен в так называемую «просветительскую команду», в задачу которой входило вернуть немецких солдат, возвращавшихся из плена и отчасти инфицированных спартаковской заразой, на путь истинный, то есть националистический и патриотический. Здесь началась обкатка ораторского мастерства и дара убеждения Гитлера на таких темах, как «ноябрьские преступники» или «еврейско-марксистский мировой заговор». И вскоре, по словам одного из слушателей, о нем уже пошла слава «прирожденного народного оратора, умеющего своим фанатизмом и популярной манерой изложения завоевать внимание слушателей и заставить их думать согласно с собой». Однако на профессора фон Грубера, специалиста по евгенике, наблюдавшего выступление Гитлера на одном из митингов, этот оратор произвел в целом негативное впечатление: «Лицо и голова — плохая раса, метис. Низкий, покатый лоб, некрасивый нос, широкие скулы, маленькие глаза, темные волосы. Вместо усов короткая щеточка не шире носа, придает лицу особую агрессивность. Выражение лица не свидетельствует о полном самообладании, скорее о бессмысленном возбуждении. Постоянное подергивание лицевой мышцы. В конце выражение счастливого самодовольства».

Наряду с политическим «пробуждением», вызванным военным поражением Германии и победой в стране революционеров, важнейшим событием для Гитлера стало открытие в себе ораторского дара и вытекающих из этого возможностей. Это событие дало ему счастливое чувство оправданности существования и, по всей видимости, в основном решило проблемы идентификации. Принятое в 1919 году решение стать политиком поставило перед ним ясную цель. К этому моменту дефициты идентификации, возникшие в ранней юности и не восполненные во время продолжительного континуума фрустрации вплоть до 1918 года, еще не могли быть полностью компенсированными, в связи с чем, по словам де Боора, Гитлер продолжал оставаться «человеком со слабым «эго», не способным когда-либо достигнуть полной идентичности, гармонии между внутренним и внешним миром, совпадения, которое является необходимым условием счастливого и в то же время нормативного образа жизни».

Начало политического взлета

В своей новой роли «доверенного лица» командования мюнхенской группы он должен был воодушевить новыми идеалами возвратившихся домой, уставших от войны и деморализованных солдат. В 1919 году он встретился со слесарем железнодорожных мастерских Антоном Дрекслером, основателем «Немецкой рабочей партии» (ДАП). Уже во время первого выступления в этом кругу он сумел буквально наэлектризовать аудиторию и произвел на всех такое впечатление, что ему было предложено вступить в партию. После недолгих колебаний он согласился и сразу стал членом правления, ответственным за пропагандистскую работу. Еще совсем недавно он характеризовал бесперспективность ситуации в конце войны такими словами: «Меня подавляло полнейшее безразличие, от которого я в то время страдал больше всего». Теперь он получил руководящую функцию и желанное экспериментальное поле для проб своего ораторского таланта, того инструмента, которым он прокладывал путь для политического взлета, подобного полету кометы.