Диктаторы в зеркале медицины

Фанатик, умеющий так убедительно представить свое дело, выглядел в столь политически неустойчивое время, как двадцатые годы в Германии, вне сомнения, «чрезвычайно привлекательной фигурой», которая легко могла повысить свой ранг до «избавителя». В основе главного его дара — при помощи слов увлекать за собой других людей, подчинять их своему влиянию и убеждать — лежала отчасти также способность сознательного использования голоса как инструмента, позволявшая всякий раз достигать желаемого оптимального воздействия. При необходимости он вставлял в свои речи приступы дикого гнева, распаляя своей страстью аудиторию. Эрих Фромм считает, что гнев Гитлера был настоящим, но приступы гнева ни в коей мере не были неконтролируемыми, они планировались с холодной расчетливостью. Этот ораторский дар положил начало политической карьере Гитлера, которого за сенсационный эффект пропагандистских выступлений называли «барабанщиком». Уже на первом массовом собрании партии в банкетном зале мюнхенской пивной «Хофбройхаус» 24 февраля 1920 года он, несмотря на бурные споры, сумел перекрестить ДАЛ в «Национал-социалистическую немецкую рабочую партию» (НСДАП) и предложить ей «не подлежащую изменениям» программу, состоящую из 25 пунктов. Он оставил рейхсвер, в котором до сих пор состоял, и с этого момента посвятил себя исключительно политической агитации. Когда в партийных рядах стали слышны голоса недовольства стилем его работы, он, угрожая отставкой, сразу же потребовал для себя пост Первого председателя с диктаторскими полномочиями. Тут же основоположник партии Дрекслер лишился своего поста, и на его место был поставлен Гитлер со следующей формулировкой: «В знак признания Ваших огромных знаний… Вашего редкого ораторского дара комитет выражает готовность наделить Вас диктаторскими властными полномочиями и с чувством глубокого удовлетворения примет Ваше согласие занять пост Первого председателя». Этот «византийский тон последующего обожествления», наверное, уже тогда раздувал и усиливал тлевшее в нем сознание предназначенности судьбой.

Идентификация «движения» с личностью Адольфа Гитлера и созданный этим миф о харизматическом вожде, ответственном только перед самим собой, были нацелены, понятным образом, преимущественно на определенную группу нижнего слоя среднего класса, настроенную скорее всего на вульгарность, шовинизм, враждебность ко всему чужому, авторитаризм и грубое мужское начало, антиинтеллектуальность и прежде всего антисемитизм. Кстати, Себастьян Хафнер правильно распознал, что решение Гитлера возвести себя в «фюреры» было обусловлено не только тем, что он «открыл в себе гипнотическую способность овладевать коллективным подсознанием всякий раз, когда оно позволяет это с собой проделать», но также и тем, что он осознал невероятно стимулирующее воздействие возбужденных масс на себя самого. Отшельник и чудак, еще в недавнем прошлом замкнутый и неконтактный, внезапно стал кумиром масс, способным опьянять их и повелевать ими. Это раздуло его самомнение до невероятных размеров и, в то же время, укрепило его склонность к высокомерию и чувство избранности, тлевшее в нем с юности. Благодаря знанию психологии масс, почерпнутому, не в последнюю очередь, из вышедшей в 1919 году книги мюнхенского невролога Герхарда Росбаха «Die Seele der Massen» («Душа масс») и известного эссе Гюстава Ле Бона «Psychologie der Massen» («Психология масс») Гитлер научился блестяще управлять ими. При этом массам незачем было знать о том, что их идол не высоко их ставит и даже попросту презирает.

Для понимания дальнейшего следует уже здесь указать на то, что глубоко въевшаяся в сознание Гитлера ненависть к евреям даже в самом начале его политической карьеры носила характер навязчивого бреда. Ярким свидетельством этого может служить эпизод, рассказанный отставным майором Йозефом Хеллем. Во время одной из дискуссий, состоявшихся в 1922 году, Гитлер, в приступе фанатического расторможения сказал, что если он придет к власти, то «прикажет поставить на площади Мариенплац в Мюнхене столько виселиц, сколько поместится, лишь бы не мешать проезду транспорта, и прикажет вешать евреев, одного за другим, и висеть они будут столько, сколько позволят элементарные нормы гигиены. И как только снимут одних, сразу же будут повешены следующие, пока в Мюнхене не останется ни одного еврея».

Патологическая, непримиримая ненависть к евреям вызывала беспокойство даже у некоторых товарищей Гитлера по партии, и у некоторых из них начали возникать мысли о том, что «парень, пожалуй, просто свихнулся». Но что им, в конце концов, оставалось думать, когда, например, их фюрер, возвратившись из поездки в Берлин, с плетью — символом отеческой власти — в руке, обрисовал тамошнюю обстановку следующими словами: «Порой мне казалось, что я, как Иисус Христос, пришел в храм моего Отца и увидел в нем менял». Как вспоминает Эккарт, Гитлер, щелкая плетью, вещал, что на него возложена миссия, подобно Господу, явиться в столицу и изгнать из нее безбожников.