Диктатура пролетариата

Вот другая иллюстрация, из биографии ученого-византиниста. Он был профессором областного университета, переведенного в один волжский город. В годы анархии университет окончательно распался, но моему знакомому посчастливилось получить место эксперта при переписи конфискованной церковной утвари. Достаточно долгое время все шло хорошо; но однажды мой знакомый совершил необдуманный поступок: он послал прошение против переплавки одного древнего артефакта, который, по его мнению, представлял необычайную художественную ценность. Его тут же повели на допрос с целью выпытать причину такого антиправительственного выпада. Коллега утверждал, что он лишь хотел сохранить ценный предмет искусства для потомков. «Но здесь не было Луначарского или Троцкого, которые могли бы заступиться за меня». В том городе другие вершили людские судьбы. Он просидел под арестом шесть месяцев, после чего был приговорен к дополнительному тюремному сроку за свое «вопиющее» преступление. Чтобы занять время и прогнать скорбные мысли, в тюрьме он начал писать автобиографию. Когда об этом узнали, написанное немедленно изъяли вместе с теми самыми письменными принадлежностями, которые он использовал для этого преступного дела. Знакомый не получил рукопись обратно даже после выхода на свободу, когда, потеряв должность, он лишился всякой возможности найти средства к самому скромному существованию. Теперь в Москве он пытается собрать денег на поездку в Петроград, чтобы искать там возможность, как член-корреспондент Академии Наук, издать рукописи трудов, созданных им за годы его одиночества и преданного служения науке. Я бы хотел заострить внимание на фразе «здесь не было Луначарского»: ходатайства и защиты привыкли искать не в законах и уставах, а у конкретного покровителя. Беспокойство и страх, сопровождающие жизнь народа в таких условиях, с удвоенной силой отзываются в душах нас, европейцев, веками воспитываемых в твердой вере: государство строится на законе. Мы не способны понять, как народ вообще может выносить подобный произвол.

Следует еще раз упомянуть, что столетия зависимости от своеволия власть имущих выработали в русском народе твердую к нему привычку. За революционные годы люди еще больше укоренились в этом мировоззрении, как будто окаменели в нем. Это проявляется, в частности, в обесценивании человеческой жизни и страданий ближнего – даже в интеллигентных кругах, в легкости, с которой большинство забывает о смерти и несчастье, во всяком случае, примиряется с ними, даже когда они затрагивают его родных. С пассивной покорностью, с некой фаталистической верой в то, что всегда можно найти выход и жить дальше, люди приспосабливаются даже к таким условиям, которые нас потрясают до глубины души, возбуждая в нас чувство справедливости и потребность в утверждении собственной ценности. Эта черта русского характера играет на руку большевикам.

Однажды вечером меня навестил мой молодой друг – блестяще образованный, скромный, трудолюбивый ученый-бактериолог. Всю войну он занимал ответственный пост на фронте, затем получил должность в одной из крупнейших столичных больниц. Окружающие любили и уважали его за честный труд и благородный характер. Теперь даже этот всегда спокойный жизнерадостный человек, стойко сносивший революционные потрясения и лишения, был встревожен. В конце концов это произошло: на моего друга тоже упала тень подозрения. Теперь он ждал, что его сместят с должности, то есть, что он окажется на улице. В чем же причина? Приведу наш разговор:

– Как Вам известно, некоторые рабочие недели отводятся у нас под различные сборы на благотворительные цели. Только что прошла «детская неделя». Процедура сдачи средств государственными работниками очень проста: у нас просто вычитают из зарплаты некую сумму неустановленного размера. А Вы знаете, что зарплата небольшая, поэтому мало кого радуют такие сборы, кроме того, мы не уверены, куда на самом деле идут эти средства. На недавнем собрании по поводу «детской недели» я и задал вопрос о том, кто стоит во главе сбора средств. Этого мне делать не следовало. Мне дали резкий ответ, что меня это не касается, но что я могу быть уверенным в том, что деньги пойдут куда надо. Сам тон сказанного дал понять, что я уже могу начать прощаться с должностью.

– Не может быть, чтобы они так поступили с Вами, это же не преступление… Разве никто из начальства не может вступиться за Вас? Или у Вас есть неприятели среди руководства?

– Нет, профессор, мой директор тут не поможет, хотя он и является одним из лучших людей, которых я только знал, и отношения между нами в высшей степени дружеские и доверительные. Здесь вмешались другие обстоятельства, тот самый произвол, который окружает нас повсюду. Есть и еще одна причина. Серьезные сокращения в бюджете оставили многих врачей без работы. Они пытаются выбить себе должность, подключая связи и плетя интриги против тех, чье место они хотят занять. И моей ситуацией тотчас же воспользуются: они просто ждали повода, я сразу это почувствовал.