Диктатура

Статус абсолютного монарха не зависит от выполнения той или иной задачи, и его полномочия не отводятся ему ради достижения определенной цели. Всякая диктатура включает в себя комиссионное поручение, и вопрос состоит в том, существует ли такое поручение, которое можно было бы совместить с суверенитетом, и в какой мере понятию суверенитета противоречит то, что он зависит от какого-то поручения. Особый характер учредительной власти допускает такую зависимость, поскольку в силу того, что эта власть не учреждается и никогда не может быть учреждена конституционно, можно себе представить, что обладатель государственной власти сам поставит себя в зависимость, причем власть, от которой он зависит, не будет конституционно учрежденным сувереном, а с другой стороны, в отличие от того случая, когда суверен зависит от Бога, не уничтожится всякая другая земная власть. Кромвель при исполнении своей миссии ссылался на Бога. Если он иногда говорит, что народ одобряет его господство, то все же в решающую минуту, как, например, при роспуске Долгого парламента, никогда не оставляет сомнений в том, что видит источник своей власти в Боге и не ставит свой суверенитет в зависимость от народа в том смысле, в каком ее понимали современные ему радикальные демократы. В своей знаменитой речи перед вновь набранным парламентом 12 сентября 1657 г. Кромвель заявляет, что боится совершить грех, слишком рано возвратив парламенту власть, данную ему Богом, и скорее согласится умереть, покрытый позором, чем видеть, как парламент отвергнет его установленный самим Богом протекторат. Парламент тотчас же подтвердил его статус протектора и его суверенитет, при том что теперь согласие парламента уже не было правовым основанием этого суверенитета. Ведь Кромвель в любое время мог распустить парламент и делал это, причем роспуск его был всем чем угодно, только не апелляцией к народу. При роспуске своего третьего парламента в 1658 г, онговорит, что судьей должен быть Бог, народ же вообще не упоминается. Поэтому Эсмейн, приводя дефиницию кромвелевской конституции, справедливо замечает, что она была лишь добровольным самоограничением, принятым на себя обладателем производимой от Бога власти[266]. Протектор был носителем личной миссии, упразднение существующего порядка не покоилось на рациональном основании, а соответствовало тому исключительному случаю, который монархомахи в своей теории государства определяли формулой a Deo excitatus[267]. Этот процесс вообще невозможно постичь с помощью юридических категорий. О диктатуре говорили как о чуде, обосновывая это тем, что она приостанавливает действие законов государства, как чудо приостанавливает действие природных законов. На самом деле чудом является не диктатура, а разрыв правовой взаимосвязи, который происходит при установлении этого нового господства. Напротив, и комиссарской, и суверенной диктатуре свойственна правовая взаимосвязь. Суверенная диктатура ссылается на учредительную власть, которая не может быть устранена никакой противостоящей ей конституцией. Бог как отдающая поручение инстанция отличен от такого обладателя учредительной власти, и Божья воля, воля Провидения (которая, как справедливо отмечает Эсмейн, для Кромвеля имеет то же значение, что и в философии истории Боссюэ) есть нечто иное, нежели «императивный акт» (acte imperatif), каковым Бутми определяет осуществление учредительной власти[268]. Но у народного комиссара в отличие от комиссара абсолютного монарха тоже уже нет такой точки, к которой он был бы жестко привязан в своей зависимости. Характерная для прежнего комиссара конструкция, согласно которой он замещает другое лицо и делает то, что этот замещаемый делал бы сам, окажись он собственной персоной в данном месте (vices geht), все еще остается в действии, но, поскольку речь теперь идет о представительстве народа, получает совершенно новое содержание[269]. Ведь уже Боден заметил, что есть большая разница в том, является для комиссара определяющей воля государя или воля народа, одного человека – или многих тысяч людей[270].