Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

Так фотографии провоцировали тягу к самоанализам, но они были все-таки личным делом, а объективы сумели зафиксировать общую жизнь в санатории — пусть и за короткое время, семь, а точнее — шесть дней, потому что седьмой день все же оказался особым. В связи с тем, что делать снимки можно было только внутри здания, да и то в довольно тесном для перемещений пространстве, фотографы негласно распределили между собой всю территорию, и каждый взял на себя какую-нибудь одну сторону внутренней жизни санатория; они устанавливали свои штативы в полумраке бассейна, график посещения которого буквально трещал по швам, и снимали там голые ноги, бедра и голени, пальцы и тела целиком, лежащие в водных парах в самых разнообразных купальниках; не успевали даже поесть нормально, так спешили снять обедающих в столовой — как те подносят вилки ко рту, как чавкают, как красиво смотрятся десерты на тарелочках, жаль, что никто не сообразил сфотографировать в тот пустой вечер груши, присланные специально в подарок от доктора, но тогда фотографирование было просто забыто из-за душевной усталости пациентов, зато сейчас всё можно было компенсировать, и после ужина они стучали в двери клубов, а их вспышки освещали пространство, как светлячки, как проблески света, перенесенные с неба внутрь здания. Так, Бони, с которым Анастасия почти подружилась и пользовалась возможностью заглянуть в окошечко его фотоаппарата, сумел за короткое время заснять всю бурную деятельность читательского клуба, возобновившего, после призыва господина с золотым набалдашником, свои ежедневные собрания в комнате на первом этаже, большие витражи которой, обращенные к морю, пропускали максимум дневного света, что способствовало чтению, а заодно — и фотографированию. Супруга игрока в бридж даже специально пригласила Анастасию принять участие в деятельности клуба, предложив прочитать им что-нибудь своё: они поняли, кто она, как и предупреждал доктор, нет, Линда, спасибо, я здесь отдыхаю, ответила Анастасия, сделав акцент на ее имени — «Линда», она теперь всегда вглядывалась в монограммы каждого, кто, конечно, был в костюме, и использовала в общении имена вместо нейтрального «дамы и господа»; но всё же вопреки своему отказу Анастасия получила представление о деятельности этого клуба через маленькое окошечко фотоаппарата и благодаря любезности Бони, пожалев при этом, что ни у кого в санатории нет видеокамеры, чтобы записать и голоса, которые, отражаясь во взволнованных выражениях лиц, звучали где-то за линзой объектива. Но и без камеры разнесся слух, что читатели, точнее — читательницы, члены клуба, готовят спектакль по пьесе Шекспира, уж не «Бурю» ли случайно? острили некоторые, до ушей которых дошел этот слух, потому что несносная погода тоже стала предметом для шуток, нет, не «Бурю» и не какую-нибудь трагедию о растревоженных душах, они выбрали «Сон в летнюю ночь», чтобы напомнить всем летнюю благодать и красоту сновидений людей, спектакль и в самом деле мог бы состояться, если бы не проблема с мужскими ролями. Мужчины ни в какую не желали участвовать в подобных дилетантских представлениях, отказ приглашенных был категоричным, а вы играйте мужские роли сами, почему бы и нет, ведь в шекспировские времена все роли играли мужчины. Но еще большей проблемой оказались костюмы, доставить их сюда не было никакой возможности, и таким образом прекрасный замысел провалился. Неосуществленные желания и стремление показать себя разошлись с реальностью, поэтому кто-то скромно предложил просто читать вслух сонеты, ведь пол чтеца не имеет значения, к тому же пьесы так долго готовятся и нуждаются в режиссере. Все согласились, и Бони заснял всю группу, сидящую вокруг красиво изданной книги, позаимствованной в библиотеке санатория, но после этой съемки сонеты тоже отпали как нечто слишком монотонное и в каком-то смысле скучное, и группа решила поискать что-нибудь более разнообразное. Выбрали рецитал, сольный концерт из множества разных стихов и даже начали их подбирать, и Бони сумел заснять спор о достоинствах отдельных поэтов, который оказался слишком сложным … в конце концов всё закончилось окончательным решением — не договариваться о репертуаре заранее, а пустить всё на самотек, пусть каждый сам выберет себе стихотворение сообразно своему внутреннему чувству, обобщила это решение супруга Линда, и это вполне устраивало и фотографа группы, потому что в результате появились десять фото женщин, запечатленных в момент сосредоточенного чтения и созерцания, каждая — со своей книгой, развернутой так, чтобы была видна обложка. Среди этих снимков был и один подлинный шедевр: француженка, стоящая перед окном в комнате для чтения, в домашнем комбинезоне, с лохматой головой, а за стеклом — веревка, она свисала с крыши и свободно болталась на ветру, ее использовали рабочие из обслуги в процессе ремонта прохудившейся от дождя крыши. Случайность подстроила перспективу так, что веревка как бы висела на шее у француженки, а ее слегка открытый рот очень напоминал рот человека, только что испустившего дух. В руках француженка стискивала книгу, на обложке которой Вийон в одежде своей эпохи, напоминающей комбинезон, с улыбкой держал петлю собственной виселицы[10]. Выбор этой книги был странным, но в какой-то степени логичным, что было связано с происхождением француженки, вообще-то француженкой была лишь ее бабушка, именно от нее она узнала имя поэта, с ней были связаны детские воспоминания, когда та читала ей вслух его стихи в оригинале. Именно этим и объяснялся этот выбор, но когда она сама, лично, а не с голоса бабушки, познакомилась с этой книгой, то усомнилась в своем выборе, воспоминания явно подвели ее. Фотография, несмотря на всеобщее восхищение этими странными совпадениями перспективы и света, внушала ей какое-то тягостное чувство. На всякий случай она решила посоветоваться с сестрой Евдокией, но та лишь улыбнулась, в таких вопросах я не специалист, очень жаль, поэзия — не моя стихия, и таким образом никто ей не помог. В конце концов француженка все же запретила показывать этот снимок, хотя в читательском клубе пытались ее переубедить и дать согласие — хотя бы ради самого фото, которое, как все утверждали, было настоящим произведением искусства, а искусство требует жертв, повторяли они, но ее решение было категоричным.