Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

на меланхолии слова остановились. Она увидела ее под своими веками в виде картинки, впечатавшейся в желтоватую бумагу, и ее образ прояснился: но почему «два» почему не «один»? почему не просто melencolia? Посыпались вопросы, ранее не замеченные, ей захотелось тут же проверить, не обманывает ли ее картинка под веками, и положила тонкую книжку на повязку правой руки, как раньше перед сестрой Евдокией, но ветер не позволил ее раскрыть, а рука зачесалась еще сильнее, словно соринки нашли себе путь сквозь повязку. Разумеется, было именно так, Два, мне не нужно снова это видеть, вот только доктора нет, чтобы решить… что решить?

И она решила.

Подойдя к краю скалы, она заглянула вниз, мяча и след простыл, всмотревшись, она увидела его в море, он метался там красным пятном в пене волн, это она виновата, а его никто не заметил и не спас. Она села на скалу, камнем придавила рядом с собой карту, чтобы и ее не унесло к чертям, и занялась своей повязкой. Сняла эластичный бинт, который сестра Евдокия так любезно сменила две недели назад, это было совсем нетрудно. Под ним рука была похожа на трубу, из которой торчали кончики трех пальцев. Она внимательно осмотрела тонкую марлю, никогда еще она не заглядывала под нее, уже с этой повязкой она и очнулась тогда в своем зеленом сне, нащупала маленький узелок, едва различимый на ровной поверхности ткани. Ею овладело холодное, мрачное, недопустимое любопытство, она полностью забыла и море, и небо, и осеннее солнце в своих глазах, перестала ощущать и ветер, холодящий ее лоб и сливающий все звуки мира в монотонный гул. Она сосредоточилась на узелке. Ногти левой руки смогли отковырнуть его от общей массы, а пальцы забрались под нити марли, она дернула, сильно, ничего не получилось, но и боли не было, тяжелое сотрясение, легкая кома, нужно дернуть посильнее, никакой жалости, раз уж нет ни малейшего шанса этот узел разрезать. Она натянула свернувшуюся трубочкой марлю, нити растянулись, разошлись, и ногтями стала рвать их одну за другой, а ветер уносил их…

… а от Святого Духа оторвалось перо. Была — были — была…

Боже.

— Бог призывает прошлое назад, смотри не развороши его снова…

смотри не развороши его снова.

Вот и последняя нитка разорвана. Слегка озадаченная, Анастасия, словно только сейчас осознав, что она делает, оглянулась вокруг — убедиться, что никаких свидетелей нет, кроме птиц, пролетающих над скалами, и осторожно стала разматывать повязку. Легонько дергала каждый очередной слипшийся пласт, но крови нет, и не было, в сущности, удивительно чисто, после нескольких снятых слоев ощутила под повязкой холод. За последним прозрачным слоем ясно проступила рука, косточки, вены, ну сейчас-mo непременно заболит… и удивилась отсутствию какой-либо боли и полному бесчувствию, наконец, резко дернула, словно отдирая ленту при депиляции, нежные волоски на коже должны были бы при этом хотя бы вызвать неприятные ощущения… ничего. Осмотрела руку. Она показалась ей совсем маленькой, очень белая кожа, синеватая и морщинистая, как у старухи, ссохлась, подумала она бесстрастно, без малейшей жалости к себе, но всё ее внимание обратилось на пустое место, где должен был быть мизинец. И правда, его не было. Боже мой, его нет. Это правда. Его ампутировали полностью, до косточки ладони. Пошевелила остальными пальцами, они согнулись в суставах, мизинец тоже. Потом распрямился вместе с ними, снова согнулся, отошел в сторону, а вдруг заболит? Вполне возможно. Нет, невозможно, его нет, это иллюзия. Его нет, но он есть. В кювете, где ж еще?.. и ее охватило беспричинное веселье, вот сейчас скажу Ханне, скажу Ханне, просто ей покажу, она разволновалась, улыбнулась кому-то, наверное, Ханне, я скажу Ханне, это ведь она говорила — раз повязка тебе мешает, сними ее, я и сняла… если бы я сняла ее раньше, не упустила бы мяч…