Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море

но не попросила меня объяснить, даже не поинтересовалась, что означает это «я здесь из-за святой Терезы», не очень понятно, а я ведь собиралась объяснить, сказать ей: я пишу о ней, просто пишу и приехала сюда, а время здесь необозримо, чтобы закончить начатое… только ее, вероятно, не интересует ни святая Тереза, ни я, ни то, почему точно я здесь, хотя она и спрашивает… и от этого вдруг я почувствовала спазм в желудке… или это сжалось сердце, на миг представила себе, что бы я ей рассказала, а рассказала бы всё — как в возрасте семи лет Тереза хотела убежать к маврам, чтобы ее обезглавили, и тогда бы она сразу попала на небо; как в двадцать сбежала в монастырь, а сразу после этого — болезнь, как угасала три года в постели, почти полностью угасла только потому, что не могла осознать точно, чего желает; как за несколько часов до погребения сбежала от болезни, как начала передвигаться на четвереньках, и как это важно — научиться передвигаться на четвереньках… как влюбилась в Бога и отправилась в путь босая, а за ней и другие, много других,

как бичевала себя,

как любила Бога,

как создала монастырь, в котором все жили молча и волосы стригли так, чтобы не расчесывать их и не нуждаться в зеркалах,

а плетки всегда были под рукой… как влюбилась в Иоанна Креста, что было равносильно влюбленности в Бога, потому что скамья, на которую они садились, чтобы говорить о Нем, поднималась и парила в воздухе, и эта левитация двух тел вместе со скамьей была надежным свидетельством их любви, хотя причиной этого могло быть и что-то другое, не только любовь…

как она писала,

как писала,

как задушила в молитве ребенка своей сестры, а может быть, он задохнулся сам или его задушил Бог,

как любила Бога,

как Бог любил ее,

как она целовала его в губы,

как достигала экстаза и что точно происходило с ее телом в эти мгновенья,

как умерла от рака матки, несправедливо,

как расчленили ее тело…

Ничем из этого я не могу поделиться с Ханной, раз уж она не хочет, подумала я, и вдруг Ханна сказала, что, о да, вспомнила кое-что, но ведь Тереза жила очень давно и не может быть, чтобы я была здесь точно из-за нее, я улыбнулась, ну разумеется, я могу быть здесь из-за нее, буквально, потому что я пишу о ней, и, следовательно, это она привела меня сюда, где время необозримо, точно такое, какое достойно её, словно взяла меня за руку, сказала я, ведь человек пишет сердцем, как писала она, но ей Святой Дух спустил сверху перо, когда кружил над ее головой в образе голубя, и она поймала его рукой… нет, прямо телом своим… а мне мешает повязка, кроме того, обычно я пишу на компьютере, так что ничего не могу поймать… я сказала так и ждала, что она спросит, а о чем точно вы пишете?

— а о чем вы пишете? — спросила Ханна, но я, естественно, не могла рассказать ей всё, что написала бы, если бы не эта повязка, поэтому, подумав немного, ответила:

— о единственной счастливой любви, случившейся здесь, на Земле,

и она рассмеялась, я услышала ее смех — неожиданно сильный, звонкий, но его услышали и с соседних столов, какой-то господин повернулся к ней так, что ножки его стула проскрипели по паркету столовой, а одна дама, через несколько столов от нас, надела очки, до того лежавшие рядом с ее прибором, и, не скрываясь, стала бесцеремонно разглядывать Ханну,

— вы шутите? — произнесла Ханна, успокоившись,

— нет, конечно,

и все же мне удалось ее спровоцировать… вот только нельзя было просто так, между глотками вина и жеванием, объяснить ей, что именно я имела в виду, но она снова спросила меня, на это раз шепотом, потому что почувствовала, что после ее смеха в столовой стало тихо, я это тоже почувствовала,

— нет, вы шутите?

— ничуть, обязательно напишу,

сказала я откровенно, будто и в самом деле верю в это, даже призналась ей, что лишь жду, когда доктор мне снимет повязку, потому что левой рукой писать неудобно, буквы такие кривые, каракули-закорючки цепляются друг за друга, и мысль или теряется или запутывается сама собой, а здесь даже нет компьютера, не разрешают… пока я всё это говорила, я видела, что она наклоняется ко мне, наверное, хочет мне сказать что-то, чего никто другой не должен услышать:

— есть писатели, которые пользуются диктофоном, — прошептала Ханна, которая как будто попыталась вникнуть в проблему, не знаю только, почему она мне это прошептала, она меня удивила… мне бы и в голову не пришло — писать с голоса, за пределами букв…

— мне нужны мои пальцы, — сказала я ей шепотом, шепот заразителен… — мне нужно мое тело и знаки,