Диминуэндо

Пасечник хочет благодарных слов и внимания. Может быть, частицу того восприятия его личности, какая была когда-то.

Если связки срываются, человек переходит на шепот, но всегда помнит о своем голосе и мысленно говорит им. Так, что слышит последний ряд.

– Нельзя быть безупречным, Даша. Безупречна только линия горизонта.

Мудрствования притупляют внимание. Оно становится рассеянным. А может время спрессовывается и уводит в сторону.

Столько раз обращаясь к этому человеку я произносила самые важные слова в высшем их смысле, столько раз прощала не означенное на бумаге, что сказалась усталость. Невозможно перекричать океан.

Скоро демонстративность и давние комплексы ожили в Пасечнике с новой силой. Каждый призыв его, воспринятый с благодарностью, обрывался его же последующим молчанием. И уже не мог убедить в искренности и желании отношений со мной. Такое поведение не осталось безучастным. Ты темечком понимаешь однажды, что события исчерпаны и не гордыня, но гордость смотрит из зеркала сосредоточенно и серьезно.

* * *

– Неужели вы не понимаете, Даша? Вера бы поняла. Вы казались мне чуткой. В вас было многое.

Когда о тебе говорят в прошедшем времени, как о покойнике, нет повода оставаться дольше, чем требуют правила вежливости.

– Вера, конечно, курица, но добрая курица. А женщину мозги не украшают.

– Вам видней. У вас такой опыт, Петр Алексеевич, что мне не снилось.

Это все, на что стало способно обычное сердце. Вернее, способно оно казалось на многое. На многое гадкое и злое.

Однажды на улице я увидела молодую женщину. Алый полушубок трапецией, высокая фигура, стройные ноги на каблуке-шпильке, что боялись ступать по земле, скуластое, азиатское лицо с очерченными стрелами над узкими глазами. Пучок черных волос с воткнутой деревянной шпилькой – манифестом чего-то – все предстало красотой. Обрамленная внешними атрибутами, она явилась криком средь белой зимы с нелепыми сугробами. Я поняла, что хотела бы быть такой. Достаточно просто идти, ни к кому не привязываясь.

* * *

– Не уходите, Даша. Даша! – кричит Вера Николаевна, угадывая жесты мужа. – Он же просит. Петя.

Вера разрывается в коридоре меж дверей и похожа на собаку.

Сухой репей застревает в горле.

Подвал. Селёдка. Сладко пахнет луком

Подвал. Селёдка. Сладко пахнет луком,
Как старостью обоссанный матрас.
Сквозь мутное стекло стакана – мука
Искать подсмыслы поворотных фраз.

Неверный ход рождён неверной мыслью

Да где бы взять гранёное моё
Самосознанье. В рамке укоризной
Глядит отёчностью. Из-за неё

Казалось, выгляжу хоть чуть моложе,

И Каро-Канн – защиту из защит —
Смогу создать. Чудовищ разум множит
И корчится при этом, и вопит.

И смехом, как горошиной принцесса,

Удивлена. А где-то там олень
Вознёс рога над самой над Одессой
Пронзая тучу и патлатый день.

И ферзя бомж сожмёт в ладони липкой,

И скажется привычка не хотеть.
Обветрились и губы, и улыбка
В подвале эхо, но не тянет петь.

Рифы чужой страны

Чужие широты. По колено в снегу – не бывало. Так случилось. Покрылось песками лето. Страна кенгуру не забывала о прошлом, пуская тебя билетом. Счастливым, конечно. Чтоб после рассказывать – жил, ходил на рифы, писал роман о чем-то. Не вспомнят – о чем. И какого черта! – Заметят, что ждал Волну, не смеясь, шутил.

Я напишу тебе, как Дуняша зовет купаться. Как уши цепляют репей, а в глазищах – хитрость. Как облака – бантики лета – снятся, развязываясь до неприличья на самобытность.

Вспомнюсь тебе по-разному, но всегда – в России. Где только-только ольха от тепла шалеет. И верба бросает серьги под небом синим, где каждый аллергик от первой пыльцы хмелеет.

А ты не полюбишь мясной пирог. Читала, он странный у них: с гороховой мутной жижей. Можно конечно попробовать для начала. Каждый пятнадцатый – по статистике – выжил. Шучу. Чтоб вкус заглушить – жители улыбаются. Байки травят, мол, у Билла он всяко лучший. Я вот думаю, мухи не ошибаются. А пятьдесят миллионов – особый случай.

Тебе наперед тихо скажут – «спасибо» – «та». В сексе прикосновения неизбежны. Это как похороны – не суета. Рукопожатие не очень нежно. Вот и три случая. Телесный контакт предусмотрен знаком визит-внимания. Три оправданья, как старый пещерный акт нелепо обставленного назидания.

В письмах не будет главного – как ты? Я же хожу по-прежнему: вверх ногами. Жду фотографий – рифов своей мечты с рыбами-солнце для девушки-оригами.

Всё по-прежнему