Димитрий Самозванец

— Да, войну, войну иезуитскую! — возразил патер Поминский. — Послушайте, почтенные братья! Вы знаете наши правила. Чем должно обуздывать и понуждать людей? Страхом. Чем воспламенять их? Надеждою. Здесь надежда не подействует, ибо царь получил более, нежели надеялся; итак, должно употребить страх. Надобно заставить его бояться, подвергнуть опасности и привести в такое положение, чтоб он снова нуждался в нашей помощи. Тогда скажем ему: гибни или вводи унию!

— Прекрасно, превосходно, бесподобно, славно! — воскликнули все патеры. — Виват почтенный брат, я пью за ваше здоровье, — сказал патер Савицкий.

— И я, и я, и я! — повторили все патеры и осушили кубки до дна.

— Мысль прекрасная, достойная сына Лойолы[370], — сказал патер Левицкий, — но как ее исполнить?

— Я все обдумал и уладил, — отвечал патер Поминский. — Слушайте. Вы знаете, почтенные братия, что многие бояре недовольны царем за предпочтение, оказываемое полякам, и за страсть его ко всему иноземному. Помните дело князя Шуйского? Этот гордый, самолюбивый боярин никогда не простит царю той обиды, которую он перенес, быв предан в руки палача и претерпев пытку. Величайшее неблагоразумие царя в том, что он приблизил к себе снова человека, столь жестоко им оскорбленного. Я советовал ему или не начинать этого дела, или, начав, кончить порядком. Но он послушался баб и сделал глупость. Хитрый Шуйский льстит царю, изгибается пред ним и ползает, изыскивая случай, чтоб уязвить смертельно, подобно змее. Шуйский — глава недовольных новым порядком вещей. Он еще не смеет составить заговор, опасаясь измены, но если возбудить его к тому надеждами — то он готов на все. Итак, надобно заставить Шуйского составить заговор на жизнь царя, постращать его этою опасностью, а после спасти с условием немедленно ввести унию и, обнаружив заговор, одним ударом истребить всех противников нововведений, то есть Шуйского со всеми его клевретами.

— Позвольте поцеловать себя и прижать к братскому сердцу! — воскликнул в восторге патер Левицкий.

Все патеры бросились обнимать патера Поминского.

— Теперь позвольте спросить, почтеннейший брат: как же вы устроили это дело? — сказал патер Савицкий.

— Вы знаете, почтенные братья, русского дворянина Золотого-Квашнина, который бежал в Польшу от гнева Иоанна Грозного и долго жил в Львове? — сказал патер Поминский[371].

— Знаю его, очень знаю! — сказал патер Левицкий. — Человек умный и хитрый.

— Он в большой милости у князя Василия Шуйского, — примолвил патер Поминский, — и так же недоволен нашим питомцем за то, что он не дал ему боярства по обещанию. Я в связях с Квашниным… мы имели общие дела в Польше… он имеет нужду во мне… словом, я могу употребить его в дело.

— Ваше изобретение, следовательно, вам принадлежат исполнение и слава, — возразил патер Савицкий. — Мы будем помогать, как только можем.

— Но этот Золотой-Квашнин мне весьма подозрителен, — сказал патер Левицкий. — Я должен теперь сознаться вам в моей неосторожности и в моих подозрениях, чтоб предостеречь насчет Квашнина. Когда наш питомец открылся в Польше, этот Квашнин весьма часто посещал меня и не хотел пристать к искателю короны Московской прежде, нежели удостоверится, что он имеет довольно силы к исполнению своего намерения. Квашнин обещал с своей стороны найти искателю сильных приверженцев в России. Чтоб убедить Квашнина, я показал ему несколько писем от братии наших из Рима — и что ж? Чрез несколько дней мой ларчик с письмами и другими бумагами пропал из моей кельи, и Квашнин более ко мне не являлся!

— Потеря писем — важное дело! — сказал патер Поминский. — Но нельзя думать, чтоб их похитил Квашнин. Впрочем, вы знаете, почтенные братья, что мы должны открываться только вполовину людям, не принадлежащим к нашему обществу. Не бойтесь, Квашнин не обманет меня!

— Надеемся! — примолвил патер Савицкий с улыбкою. — Итак, дело решено. Шуйского возбудить к заговору, настращать царя — и аминь!

— За здравие великого механика и доктора белой магии! — сказал патер Черниковский с улыбкою, осушив бокал.

— Виват! — воскликнули отцы иезуиты, опорожнили бокалы и, поклонясь чинно друг другу, пошли в свои комнаты отдыхать, радуясь, что открылось новое поприще для их деятельности.

* * *