Димитрий (СИ)

         Марфа прижалась к шнуровке бархатного казакина сына. Заграничное жабо щекотало ей лоб - обнимавший мужчина был значительно выше. Нероссийским запахом веяло от пришельца. Лакированная обертка вымученно силившаяся опроститься, он хрустел новьем плисовых штанов и батистовой сорочки.

         Ненависть к Годунову, а возможно и к Иоанну, оба лишили счастья, сладко понудили Марфу признать:

- Два на десять лет я мечтала о тебе сынок. Я не верила…

         Вдвоем,  под руки, они вышли к войску и чиновникам. Изумленные зрители встали на колена, приветствуя соединенную случаем царственную чету.

         Димитрий возвел мать на открытую колесницу и долго ехал с ней, рыдающей. Сам по обыкновению с непокрытой головой, так любил. Утомленный стоять, он спустился, и пошел за подводой в толпе бояр. Они тоже шли без шапок, молчаливые, потрясенные тем, чего и прадеды не видели.

         Подвели лихого коня. Димитрий знатоком ощупал власяницу вокруг нетерпеливо  вырываемых горячим жеребцом копыт, вскочил и был таков.

         В Москве он лично проследил обустроение материной кельи в Кремлевском Вознесенском монастыре.

         Подобно Марии Годуновой (Скуратовой) с сыном Феодором создалась  новая правящая пара: мать-монашка и отпрыск.

         21 июля в Успенском соборе патриарх Игнатий венчал Димитрия на царство. Повторилось обычное пышное торжество. Случилось и добавление: иезуит Николай Черниковский выступил от польской делегации с долгим и оставшимся непереведенным приветствием на латинском языке.

         В сложном положении оказался Димитрий. Стремившийся угодить русским и иноземцам, он стеснялся поляков, когда крестился или целовал иконы. Делал это скомканным жестом, будто пыль с кафтана стряхивал или наклонялся изображение разглядеть. Царские трапезы сопровождались и молитвою и музыкой. Иезуитам отвели большой гостевой дом в Кремле и разрешили справлять римские таинства для себя и всех желающих. Димитрий, как россиянин, пил мед и квас и заедал. Подобно ляху, непринятой у нас телятиной. Ходил в баню, но не терпел ее. Распарившись, остерегался нырять в ледяную купель. В после обеденный час разъезжал без охраны по Москве. Запросто заходил в кузнецы ремесленников, живо интересуясь, как они лудят, красят, золотят. Вел себя не царем, а гостем, приехавшим Москву посмотреть. В отличие от прежних государей, Димитрий развлекался не зрелищем потехи, но в ней участием. Он сам шел с рогатиной и кривым ножом на медведя. Подвергаясь испытанию смертью, валил зверя и смеялся, запыхавшийся, окровавленный. Любил укрощать необъезженных скакунов. Опять  падал с них и радовался боли. Дрался на кулаках с толпой, шедшей стенка на стенку. Получал тумаки, награждал ударами, падал. Выползал из схватки с разбитым носом, невенценосными синяками и ссадинами. Наводил пушки и стрелял в цель. В стрельбе из лука и пищали ему не было равных.

         Расточительность Димитрия вошла в поговорку. Он дарил направо и налево, будто дорвавшись не до родной российской казны, но несметного чужого галльского золота.  Наблюдатели изумлялись, как при его тратах, дна подвалам не было  видно. Димитрий заказал себе трон из чистого золота с жемчужными и алмазными кистями. Трон утверждался на двух серебряных рыкающих львах, соединенных накрест четырьмя щитами, сверху коих на золотом шаре восседал золотой орел.

         Колесницы и сани оковывались серебром, обивались бархатом и соболями. На седлах, сбруе, стременах высоких азиатских коней  делался золотой и серебряный кант, изумрудные и яхонтовые вкрапления. Возницы и конюхи были одеты как вельможи.

         Стены нового дворца, пусть деревянного и тесного, обивались шелковыми гобеленами, полы выкладывались персидскими коврами. На цветные изразцовые печи устанавливались серебряные решетки, замки на дверях золотились. Медный огромный Цербер был отлит теми же мастерами, которые лили Годунову царь-колокол и царь-пушку. Челюсти чудовища, выставленного у крыльца, где, как и на Красном, Димитрий принимал челобитные, от малейшего прикосновения или порыва ветра пугающе или тревожно бряцали.

         Узнав, что Ксения Годунова живет в доме Василия Рубца - Мосальского, Димитрий приказал привезти ее во дворец. Ксения никуда не выходила из терема. Сейчас, робко раздвинув занавески, она ошеломленно поглядывала из возка на преображенный Кремль. Кругом горели горны. Стучали молоты. В глине, остужаемые водой лежали свежо отлитые пушки. Кремлевские стрельцы, командуемые литовским капитаном, учились палить из положенных на рогатки пищалей по соломенным пугалам. Не мешая строя, разворачиваться, отходить, давать дорогу забивавшими пули шомполами, сыпавшими порох на полку товарищам.

         В Димитриевых сенях тесно сидели на лавках и сундуках папские легаты в лоснившихся серых сутанах. Нездешние бритые подбородки, искусственные  пятна лысин на темечках, латинский говор переносили Ксения во времена, когда отец сватал иноземных принцев. Она вступила на ворс персидских ковров, оглянулась на сверкающее европейское оружие, развешанное на стенах, уловила запахи заграничных духов и вин.