Димитров

В зале царила тишина. Журналисты и официальные лица тихо переговаривались, поглядывая на балкон, где суетились штурмовики. Всюду висели знамена с переломленными крестами, фашистская свастика красовалась и на одежде штурмовиков. Казалось, на всем зале лежала тень большого переломленного креста. Штурмовики молча смотрели с балкона, оглядывая каждого входящего в зал.

Торжественно, один за другим проследовали к судейскому столу девять членов суда в длинных красных мантиях. «Красные мантии» выбросили вперед правую руку. Присутствовавшие в зале ответили тем же жестом гитлеровского приветствия. Образовался лес вытянутых рук, грозно направленных на подсудимых, безучастно стоявших во время этой церемонии.

Члены суда заняли свои места. Уселась публика. Председатель суда д-р Вильгельм Бюнгер поднялся и, положив руки на кафедру, начал свою речь:

— Господа, огромное значение события, которое лежит в основе этого процесса, приведет к тому, что судебное следствие будет страстно и энергично комментироваться печатью всего мира. Уже предпринимались многократные попытки сделать поспешные предсказания относительно еще неизвестного хода процесса. Недопустимо, однако, приступать к такому процессу с предварительно составленным мнением…[33]

В голосе Бюнгера звучала неуверенность, чувствовалось стремление оправдаться. Казалось, он сам сомневается в ловко скроенном обвинительном акте, который лежал у него на столе в виде пухлого тома в двести тридцать пять страниц. Страшное и трудное дело — доказать вину невинных людей, выполнить приказ фюрера, Геринга, Геббельса, приказ нацистской партии!

Бюнгер не верил тому, что говорил. Но что иное мог сказать он, покорный слуга и блюститель законов третьего райха?

Первый и второй день судебного следствия были посвящены Ван дер Люббе. Полубезумный голландский каменщик беспомощно сидел перед судом, глядя в пол помутневшими глазами, и вяло отвечал на вопросы председателя суда. Около него стоял адвокат и время от времени вытирал ему нос, так как подзащитный был не в состоянии себя контролировать. Он потерял память.

На третий день допросу был подвергнут Георгий Димитров.

С самого того момента, когда он предстал перед имперским судом гитлеровской Германии, он не думал защищать только свое личное дело, оно было для него на втором плане. Самым важным в данный момент он считал защиту правого дела коммунизма, против которого ополчился гитлеризм.

Лишь только Димитров поднялся, председатель суда Бюнгер обратился к нему с предупреждением:

— Димитров, я имею сведения, что во время следствия вы держались очень недисциплинированно. Должен вас предупредить, что вы находитесь перед верховным имперским судом и что вам необходимо, сообразуясь с этим, изменить свое поведение.

Неожиданно для председателя и публики Димитров ответил:

— Если бы вы были невиновным и гнили семь месяцев в тюрьме, из которых пять месяцев — в кандалах, вы бы поняли, что человек может лишиться спокойствия.

Публика зашевелилась. Некоторые в последних рядах поднялись, чтобы лучше увидеть этого дерзкого человека. Полиция забеспокоилась. Как можно так отвечать председателю имперского суда?

Димитров подался вперед, оперся руками о стол, впился глазами в людей в красных мантиях и начал излагать, как того требовал установленный порядок, свою биографию.

Внимание всех сидящих в зале было захвачено тем, о чем говорил Димитров. Это не была обыкновенная биография человека, это была жизнь, переплетенная с историей народа, класса, партии.

— Я сын рабочего класса Болгарии. Вырос и получил воспитание в рядах революционного рабочего движения… В течение тридцати лет я член Болгарской коммунистической партии. В течение двадцати трех лет — член Центрального Комитета Коммунистической партии Болгарии.

Журналисты едва успевали записывать то, что слышали. Это было изумительно.

Бюнгер, склонив голову, слушал с нескрываемой досадой.

— Верно, что я большевик, пролетарский революционер, — продолжал Димитров. — Я должен подчеркнуть: пролетарский революционер, так как ведь сейчас все идет навыворот, даже германский кронпринц объявляет себя революционером, а попадаются даже и такие сумасшедшие «революционеры», как, например, Ван дер Люббе! — Димитров окинул взглядом судей: — Также верно, что я, как член Центрального Комитета Болгарской коммунистической партии и член Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала, являюсь ответственным и руководящим коммунистом.

Прокурор д-р Вернер писал что-то в блокноте. Увидев это, Димитров повысил голос, будто хотел чтобы господин прокурор лучше его слушал:

— И я вполне готов нести полную ответственность за все решения, документы и действия моей болгарской партии и Коммунистического Интернационала. Но именно поэтому я не авантюрист, не заговорщик и не поджигатель.

Передохнув, Димитров вновь обратился к красным мантиям: