Дина

В таком состоянии мне удается вполне плодотворно поработать вплоть до обеденного перерыва. К этому времени мне настолько полюбилось это лишенное рефлексии состояние, что я начинаю отчаянно хотеть пробыть в нем как можно дольше. Лет пять-шесть для начала. Ничего не чувствовать — гораздо круче, чем быть влюбленной ранимой истеричкой, в которую я превратилась.

Так я ощущаю себя ровно до того момента, пока спустившись в ресторан за порцией кофе (пора бы уже понять, что эти походы не приводят ни к чему хорошему!) не встречаю в коридоре Камиля. Стоит его взгляду найти меня из-за плеча Булата, как моя броня улетучивается, как высохший осенний лист, оставляя меня голой и незащищенной.

Пробормотав «Здравствуйте всем», я ускоряю шаг. Для чего я это делаю — непонятно. Никто и не собирается меня догонять, что в свете последних событий, пожалуй, и неудивительно. Даже если Камиль и хотел поговорить, увиденный поцелуй наверняка отбил у него этот настрой. И я не должна чувствовать за это вину. В конце концов, он первый позволял той модели лапать себя. И если бы он что-то хотел прояснить, то мог сделать это в ту же самую минуту, не дожидаясь вечера.

Гул в голове нарастает, напрочь стирая недавнее спокойствие. Меня охватывает паника. Уже? Так быстро? Я не хочу. Устала-устала. Я больше не хочу страдать, не хочу о нем думать, больше не хочу в этом вариться. Хватит. Хочу вернуть прошлую счастливую жизнь, где я принадлежала лишь сама себе.

И неожиданно меня осеняет. Идеальное решение все это время находилось на виду: такое простое и такое гениальное. Лучше уж отрубить боль сразу, целиком, чем каждый день пить яд мелкими глотками, пока печень не откажет.

К себе в кабинет я возвращаюсь уже на сто процентов уверенная в том, как буду действовать дальше. Конечно, только так мне и нужно поступить. Однажды я уже это сделала, но Камиль нашел способ меня помучить: взял и купил долю в ресторане. Больше ему не удастся. Если чувства даются такой ценой, то я предпочту жить без них.

Выудив из принтера чистый лист, я раскладываю его на столе и, не торопясь, начинаю выводить:

Исполнительному директору ООО «Хиллс» Кокорину И.С. Прошу уволить меня по собственному желанию.

24

Несмотря на то, что решение об увольнении в моей голове приравнялось к спасению от неизбежной гибели, реализовать его оказалось сложнее, чем я представляла. Дело, конечно, в Кокорине. Своего непосредственного шефа я успела полюбить всем сердцем, и лишь оказавшись перед его столом, вдруг осознала, каким ударом станет для него мой уход.

— Извините, что беспокою вне очереди, Игорь Станиславович, — пытаюсь шутить я, сжимая в руке заявление. — Просто дело не требует отлагательств.

Продолжая смотреть в монитор, Кокорин задумчиво покачивает головой и делает неопределенное движение пальцами, означающее: «Присаживайся пока, сейчас закончу и поговорим». Я придвигаю стул и сажусь на краешек. Вальяжно развалиться в нем, как раньше, кажется неправильным. Взгляд машинально скользит по стенам, задерживается на чашке кофе, стоящей перед Кокориным, любуется его стильной роговой оправой, лежащей рядом. В груди неожиданно затягивается узел, такой тугой и тоскливый, что хочется скомкать этот злосчастный кусок бумаги, именуемый заявлением на увольнение, и вернуться на свое рабочее место. Надо быть честной: Игоря Станиславовича я подвела. Сотрудница, чьими мозгами он всегда открыто восхищался, запоролась на самой банальной вещи: завела роман на рабочем месте и, не вывезя душевных страданий, решила сбежать. Надеюсь, он когда-нибудь меня за это простит.

— Слушаю тебя, Дина, — наконец, говорит он, водружая на переносицу свои модные очки. — Чем обязан такой внезапной спешке? Вижу, ты сегодня даже без кофе?

От его приятельско-шутливого тона мне становится еще хуже. Так и не сумев выдавить из себя улыбку, я молча кладу листок на стол и стискиваю колени. У меня нет другого выхода. Работа работой, но я должна думать о себе.

Кокорин берет в руки заявление, пробегается по нему глазами и удивленно смотрит на меня.

— Что случилось?

Да, это не Камиль, который новость о моем уходе встретил с каменным лицом. Игорю Станиславовичу, в отличие от него, есть до меня дело.

— Я так решила. — Я пытаюсь звучать твердо, но голос проваливается на две октавы вниз.

— Я понял, что решила. А что случилось, можешь объяснить?

Я была не готова к расспросам, а потому со мной творится что-то странное: лицо начинает пытать, в горле першит, а глаза намокают.

Опустив голову, мотаю головой. Господи, да что со мной такое? Еще не хватало разреветься.

— Дина…

— Игорь Станиславович, — умоляюще шепчу я, уставившись себе в колени. — Пожалуйста, не спрашивайте. Мне так нужно… Простите, что подвожу, но другого выхода я для себя не вижу.

Повисает пауза, которая через несколько секунд сменяется характерным росчерком авторучки.