Динамика бессознательного

[652] Напрасно, по-моему, передавать этот иррациональный переворот во мнениях в ведение философии. Лучше вообще воздержаться от этого, ибо, если нам вздумается заявлять, будто мысленные и психические явления проистекают из работы желез, мы, безусловно, вызовем одобрение и заслужим аплодисменты современников – а вот если попробуем объяснить распад атомов звездной материи эманацией творческого мирового духа, к нам начнут относиться как к интеллектуально убогим. При этом оба объяснения одинаково логичны, одинаково метафизичны, одинаково произвольны и одинаково символичны. С точки зрения эпистемологии в равной степени допустимо признавать происхождение животных от человека и человека от животных. Правда, нам известно, как сложилась научная карьера Даке[509], который согрешил против духа своей эпохи, не позволявшего шуток с собой. Это, по сути, религия или, лучше сказать, вероисповедание, никак не связанное с разумом, но его значимость заключается в том малоприятном факте, что оно признается абсолютным мерилом всякой истины и равнозначно, как считается, здравомыслию.

[653] Дух эпохи невозможно втиснуть в категории человеческого разума. Это скорее некая предрасположенность, эмоциональная склонность, которая воздействует на слабые умы через бессознательное и обладает могучей силой внушения. Думать иначе, нежели мыслят современники, практически незаконно, такое поведение вызывает тревогу, оно неприлично, патологично, кощунственно, а потому социально опасно для индивидуума. Получается, что человек бессмысленно пытается плыть против течения. В прежние времена само собой разумелось, что все сущее возникло по творческой воле Божества, то есть духа, а девятнадцатое столетие признало столь же очевидной истиной возникновение сущего из материального первоисточника. Сегодня уже не психическое создает себе тело, а материя, наоборот, посредством химических процессов порождает психическое. Этот переворот в мировоззрении стоило бы высмеять, не стань он одной из величайших примет духа нашего времени. Это распространенный ныне образ мышления, который поэтому считается подобающим, разумным, научным и нормальным. Душу следует рассматривать как эпифеномен материи. То же условие выполняется, когда мы говорим не «душа», а «психическое», не «материя», а «мозг», «гормон», «инстинкт» или «влечение». Признавать субстанциальность души – значит противиться духу эпохи, то есть впадать в ересь.

[654] Сегодня мы полагаем, что наши предки допускали интеллектуально необоснованное предположение о существовании у человека души; ошибались, наделяя душу субстанциальностью, божественной природой и, следовательно, бессмертием; признавая наличие особой «внутренней» силы, которая создает тело, вселяет в него жизнь, исцеляет недуги и позволяет душе существовать независимо от тела; утверждая существование бесплотного духа, с которым связана душа, и существование по ту сторону эмпирического настоящего иного мира, из которого душа приобретает знания о духовном, чьи истоки невозможно обнаружить в зримой реальности. Но те, кто еще не поднялся выше общего уровня сознательности, пока не пришли к выводу, что столь же нелепо и самонадеянно предполагать, будто материя порождает душу, будто люди произошли от обезьян, будто из гармоничного сочетания влечений (голод, любовь и власть) могла возникнуть кантовская «Критика чистого разума» или будто клетки мозга производят мышление – и никак иначе.

[655] Но чем же или кем тогда является эта всемогущая материя? Перед нами вновь старое доброе Божество, Творец, лишенный своих антропоморфных черт и принявший форму универсального понятия, значение которого, как считается, понимает каждый. Сознание сегодня изрядно расширилось и разрослось, но, к несчастью, только в пространственном отношении, никак не во временном, иначе мы бы обладали гораздо более живым историческим чувством. Будь наше нынешнее сознание менее сиюминутным, обладай оно исторической непрерывностью, мы помнили бы об аналогичных метаморфозах божеств в древнегреческой философии, и это знание побудило бы нас, наверное, более критично трактовать наши текущие философские допущения. Впрочем, предаваться подобным размышлениям нам упорно мешает дух эпохи. История для него – просто-напросто арсенал подходящих доводов, которые позволяют, например, обронить при случае – мол, уже старик Аристотель это знал. При таком положении дел мы должны спросить себя: а каким образом дух эпохи обрел свою зловещую силу? Несомненно, перед нами важнейший психический феномен, как минимум предубеждение, укоренное столь глубоко, что, не уделив ему должного внимания, мы ни за что не сможем даже подступить к проблеме души.