Динамика бессознательного

[335] Драконы устраивают свои логовища у рек, чаще всего возле бродов или иных опасных переправ; джинны и прочие духи селятся в безводных пустынях или в чреватых гибелью ущельях; духи мертвых бродят по зловещим зарослям бамбукового леса; коварные никсы[223] и водяные змеи обитают в морских глубинах и в водоворотах. Могучие духи предков или боги воплощаются в выдающихся людях, беспощадная сила фетиша проявляется во всех чужаках или во всем экстраординарном. Болезнь и смерть не вызываются естественными причинами, всегда виноваты духи, ведьмы или колдуны. Само оружие, убившее человека, есть мана, наделено необыкновенной силой.

[336] А как же, спросят меня, обстоит дело с заурядными, повседневными событиями и с непосредственными реалиями жизни, такими как муж, жена, отец, мать, ребенок? Эти обыденные жизненные факты и отношения бесконечно повторяются и порождают наиболее сильные архетипы, неустанную деятельность которых можно по-прежнему наблюдать повсюду даже в нашу рационалистическую эпоху. Возьмем, к примеру, христианскую догматику. Троицу составляют Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Святой Дух, который изображается в виде птицы Астарты[224] – голубя, который в раннехристианский период звался Софией, поскольку имел женскую природу. Почитание Марии в поздней церкви является очевидным замещением этого образа. Здесь мы сталкиваемся с архетипом семьи ἐν οὐρανίῳ τόπῳ – в «занебесной области», как выразился Платон[225]; архетип возводится на престол как воплощение глубочайшего таинства. Жених – это Христос, невеста – церковь, купель для крещения – лоно церкви, как она все еще называется в Benedicto fontis[226]. В святую воду добавляют соль и тем уподобляют ее околоплодной жидкости или морской воде. Иерогамия, или священный брак, празднуется на Великую cубботу (Sabbatus sanctus) перед Пасхой, когда горящая свеча как фаллический символ трижды погружается в крестную купель, чтобы оплодотворить воду и наделить ее способностью заново рождать на свет крещеного младенца (quasimodo genitus[227]). Человек как мана, или знахарь, – это pontifex maximus[228], папа римский; церковь – mater ессlеsia, magna mater[229] магической силы, а человечество – это беспомощные и нуждающиеся в милости дети.

[337] Сохранение всего наследственного опыта человечества – столь богатого эмоциональными образами – применительно к фигурам отца, матери, ребенка, мужа и жены, к магической личности, к угрозам телу и душе возвело эту группу архетипов до уровня главнейших регулятивных принципов религиозной и даже политической жизни; так бессознательно было признано их грандиозное психическое могущество и власть.

[338] Я обнаружил, что рациональное истолкование всего перечисленного нисколько не лишает архетипы ценности, наоборот, помогает не только ощутить их колоссальное значение, но и постичь его, хотя бы частично. Эти мощные проекции позволяют католику совместить с осязаемой действительностью значительную часть своего коллективного бессознательного. Ему не нужно искать авторитет, высшую силу, откровение, не нужно жаждать соединения с вечным и непреходящим. Все это уже ему доступно: в святая святых любого алтаря для него живет воплощение Господа. Удел поисков назначен протестанту и иудею; первый сам, так сказать, разрушил земное тело Божества, а второй ищет, но никак не может найти. Для обоих архетипы, ставшие в католическом мире зримой и живой реальностью, лежат в бессознательном. К сожалению, я не могу здесь углубляться далее в рассмотрение поразительных различий в отношении к бессознательному в нашей культуре, отмечу лишь, что этот вопрос – один из величайших среди тех, что стоят перед человечеством.