Динамит пахнет ладаном

— Нет, при мне они все говорят по-английски. А ты давно их знаешь?

— Давно. Лет десять уже.

Вера кивнула с таким видом, словно и не ожидала услышать ничего иного:

— Тогда понятно, почему здесь есть девочка по имени Таня.

— Что же непонятного? — удивился Орлов. — Родилась в январе, крестили по имени мученицы Татьяны. Тут все крещеные. А Таня — моя крестница.

— Как у тебя все складно выходит… Когда ты уезжаешь? — спросила Вера.

— Дай хоть чаю попить, — немного обиженно сказал он, вставая с бревна и поднимая корзину.

* * *

Чай у Кливленда не пили. Пили кофе или свои ягодные морсы. Спиртного здесь не держали, и капитан Орлов терпеливо ждал окончания ужина. Наконец, они с Джошуа вышли из палатки, чтобы покурить, любуясь звездами, и Орлов попросил:

— Пусть оседлают моего жеребца. Поеду домой.

— Почему ночью?

Он быстро придумал ответ:

— Так спокойнее. Не хочу, чтобы кто-то видел, как я возвращаюсь.

— В твои годы я тоже мог не слезать с коня от рассвета до рассвета. Где теперь тот отчаянный воин? — Джошуа посмотрел в небо, выпуская струю дыма. — Куда уходят наши счастливые дни?

— Туда же, куда и несчастливые.

— Не знаю. Наверно, они все-таки растекаются в разные стороны, как две реки на разных склонах одного хребта. Счастливая река и несчастная река.

— Реки впадают в море, — сказал Орлов. — Ты хочешь доплыть до моря счастья?

— Все мы туда приплывем однажды.

— Смотря в какую реку войдешь.

Покидая лагерь, Орлов проехал мимо женских палаток. Там слышался смех. «Ей весело, — подумал он. — Ей тут хорошо. Вот и ладно».

Кремнистая дорога была хорошо видна под луной. Жеребец плелся шагом, не мешая хозяину наслаждаться содержимым небольшой фляжки, таившейся до поры в седельной сумке.

Едва Орлов выехал из леса, стал задувать холодный ветер. Он развернул брезентовый плащ с капюшоном и укрылся под ним. Защитившись от холода снаружи, он продолжал греться изнутри и, пока доехал до Севастополя, фляжка опустела.

Он думал о Вере. Злился на себя, старался обдумать планы охоты на Стиллера, заставлял всплывать в памяти самые тяжелые картины недавней схватки — но перед глазами стояло ее лицо, и в ушах звучал ее голос. «Тогда понятно, почему одну девочку зовут Таней…». Что она хотела этим сказать? Что Таня — его дочка? Конечно, Вере трудно разобраться в переплетениях родственных связей клана Джошуа. Но как она могла подумать такое! Чтобы капитан Орлов мог иметь связь с женой своего друга! Неужели ревность лишает разума не только мужчин, но и женщин?

Ревность? Разве она способна ревновать? Ведь они совершенно чужие друг другу. Ничего общего. Кроме врагов.

Надо думать о врагах. О том, как вытащить их на пространство, пригодное для спокойного истребления. Надо было думать о чем угодно, только не о Вере, потому что мысли о ней лишали его сил. Он обмяк в седле, и прикладывался к фляжке, словно целуя её. Её? Кого — «её»? Верку Муравьеву? Граф, очнитесь!

Так, смеясь над самим собой и вспоминая запах ее духов, он провел почти всю ночь, то плетясь шагом, то посылая жеребца в галоп. И только речной холод немного остудил его романтический пыл.

С реки ползли туманы, и капитан Орлов насторожился. Чем меньше видишь, тем ближе надо держать оружие…

Понаблюдав за своим домом, Орлов не заметил никаких сигналов тревоги. Но на всякий случай привязал коня под деревом, а сам подкрался к дому со стороны реки, и еще с полчаса прислушивался, приглядывался, принюхивался.

Постучал в окошко тети Аниты. Она отозвалась не сразу, и ее ворчание успокоило его окончательно. Если бы в доме была засада, старушка не спала бы так крепко.

— В доме никого? — спросил он.

— Чисто, — она зевнула, выходя из флигеля со связкой ключей.

— А в чулане?

— Шериф их увел на третий день. Не думаю, чтоб они были тому рады. Я их кормила. А в камере, небось, одни сухари грызут.

— Почему в камере?

— Шериф их засадил за вторжение в частный дом и еще за то, что у них были ненастоящие значки. Они же сказали, что их прислала какая-то компания. А из компании пришел ответ, мол, таких не знаем. Вот они и сидят у него под замком.

Она открыла перед ним двери дома и остановилась на пороге.

— Есть будешь? Могу разогреть что-нибудь. Или омлет?

— Не знаю. Для ужина поздно, для завтрака рано. Ты разбуди меня через пару часов, вместе и позавтракаем.

После суточного перехода верхом он едва переставлял ноги. С трудом стянул сапоги и, не раздеваясь, повалился на кровать. Он думал, что провалится в сон, едва коснувшись подушки. Но тревожные мысли не давали заснуть.

Ему нельзя долго прятаться. Чем дольше длится его отсутствие, тем сильнее подозрения в его виновности. Виновен, но в чем? Это неважно. Как там Вера говорила? «Арестовать впредь до выяснения причин ареста».